Дядя Паша застелил стол короткой прозрачной клеёнкой, поставил на дощечку сковороду с яичницей, тарелку с оладьями, запах которых мы учуяли, ещё стоя в дверях, пиалу с деревенской сметаной и две большие керамические кружки с травяным чаем. Запах у чая был очень приятный — медово-мятный. Мне, потом Пашке, протянул по ложке и по большому ломтю хлеба.
— Ешьте. У меня наверху негде — внизу будете спать. Комнатка без мебели, на полу вам постелю.
Он зашёл в одну из дверей и начал спускаться вниз по лестнице, а мы набросились на еду. Пашка хотел мне что-то сказать, но я знаком его остановил: «Молчи… потом», — и покосился на дверь, за которой скрылся дядя Паша. У меня самого в голове был буран вопросов, и спокойным я себя не чувствовал. Вот уж поистине — всё было, как в тумане, чертовщина какая-то! Пашка чувствовал себя ещё хуже, я это видел. Он совсем сник и на меня старался не смотреть, однако ел с аппетитом, я тоже не отставал. Наевшись, мы молча сидели, ждали дядю Пашу и потихоньку клевали носом: спать хотелось ужасно, и уже ни о чём не думалось. Завтра… всё завтра!
В проёме двери показался дядя Паша и махнул рукой, чтобы шли за ним. Мы спустились вниз в небольшой коридорчик, освещённый тусклым светом потолочной лампы, по узкой, между двумя стенами, лесенке. Дверь в комнату напротив была открыта. На полу лежали сдвоенными два матраса, сверху накрытые одним большим покрывалом. Такое же лежало свёрнутое рядом на подушках. Сбоку у двери ведро с крышкой, а рядом на табуретке небольшой бачок для воды. Всё это я успел разглядеть благодаря свету от лампы из коридорчика. Комнатка была небольшая и едва освещалась через маленькое подслеповатое окошко под самым потолком.
— Ночью, если приспичит, в ведро сходите. — он поставил кружку на бачок. — Здесь вода, если что. И полотенце вот, — он повесил на гвоздь, вбитый рядом с дверью, кусок белой ткани. — Света нет. Да вам и не надо, — и кивнул, бросив на нас с Пашкой угрюмый взгляд:
— Ну, отдыхайте.
Мы быстро разделись, юркнули под покрывало и тотчас же уснули.
***
Не знаю, сколько я проспал, но проснулся вполне отдохнувшим. Пашка ещё сопел под боком, уткнувшись носом мне в плечо. В комнате стоял сумрак, света от окна явно недоставало. В окошко сквозь завесу тумана ничего не было видно.
«Странно, вчера была ясная, солнечная погода, на небе ни облачка. Что за резкие перепады температуры?»
В голову внезапно ударило — бабуля! Они с Пашкиной бабой Липой, наверное, уже с ума сходят! Я сел на постели, потом поднялся, и меня качнуло. В глазах на миг потемнело. Откуда слабость? Может, простыл? Но нет, ничего такого не ощущал. Не стал углубляться в раздумья и, немного постояв, пока не исчезли круги перед глазами, быстро оделся. Пашка по-прежнему спал сном младенца.
Тут меня что-то кольнуло в запястье левой руки; я инстинктивно дёрнулся и посмотрел, что там. Не поняв, поднёс ближе к глазам: на запястье небольшой полоской виднелся прямоугольник пластыря зелёного цвета, в том месте, где кольнуло.
«Что за хрень?»
Я сорвал пластырь, и из тонкого поперечного надреза сразу выступила кровь. Пока я тупо смотрел на это, тоненькая тёмная струйка прочертила на коже дорожку и закапала на пол. Я резко обхватил запястье и крепко прижал порез большим пальцем, лихорадочно соображая, когда успел пораниться.
«И откуда пластырь? Дядя Паша заходил и позаботился? Чушь какая-то!»
Я склонился над Пашкой: на его правой руке в том же месте, что и у меня на левой, был такой же пластырь. Я оху… обалдел! Стоял и оцепенело таращился на Пашкину руку. Пашка завозился и открыл глаза. Потянулся всем телом и, взглянув на меня, заулыбался.
— О! Ты уже встал? Ещё темно — рано! — и тут увидел мою окровавленную руку. — Ты чё, поранился? Чем это ты так?
Я стоял и переводил взгляд то на свою руку, то на Пашкину. Видимо, моё выражение лица ему не понравилось.
— Тёма, что случилось? — он порывисто сел и тут же, ойкнув, закрыл лицо руками.
— Паш, что?
Пашка посидел так с минуту, потом опустил руки и, встряхнув головой, открыл глаза.
— Да нормально всё, просто голова закружилась, — он попытался встать, но покачнулся. Я, плюнув на бежавшую из ранки кровь, подскочил и поддержал его за плечи.
— Что, опять кружится?
— Ага. В глазах потемнело и звон в ушах. Щас пройдёт… уже проходит.
— Так, ты пока сядь! — Я усадил Пашку назад на постель, а сам, откинув покрывало, быстро скатал свой матрас и пододвинул к стене. Потом помог ему подняться и усадил на скатанный валик, укрыв голые ноги покрывалом. Пашка подтянул его выше, до самой шеи. Я совсем забыл про порез на руке, из него по-прежнему текла кровь, порядком перемазав мои джинсы и закапав кругом пол. Опять обхватив запястье, плотно прижал большой палец к порезу, и глазами поискал на полу пластырь.
— Чем ты так? Надо перевязать, у тебя кровь с руки капает. — Пашка снял свою футболку и протянул мне. — Обмотай пока, я в твоей рубашке похожу, — сам закутался в покрывало и вопросительно посмотрел на меня: — Тём, ты чё молчишь? Больно, да?
Я кивком указал на его руку:
— Посмотри у себя.
Пашка вытащил из-под покрывала правую руку и, как и я, так же тупо уставился на наклеенный пластырь, и тут же попытался его сорвать.
— Стой! Не трогай!
Он испуганно посмотрел на меня, не отнимая пальцев от пластыря:
— Эт-то что т-такое? Ч-чё за хрень?
Кровь бежать уже перестала, и я, наконец увидев брошенный кусочек пластыря, поднял и заклеил ранку, с силой проведя по полоске большим пальцем.
— Пока не знаю. Не трогай, у тебя там порез, как и у меня. Отлепишь — пойдёт кровь!
Я, как можно спокойней, посмотрел на его удивлённо-испуганное лицо:
— Паш, только не нервничай! Одевайся! — и протянул ему рубашку со штанами. — Нам надо быстро отсюда линять, дома там с ума сходят, давай в темпе вальса. Потом будем думать и гадать.
Паша кивнул и на автомате, как робот, с тем же выражением лица, начал молча натягивать свою одежду. Я подошёл к двери и осторожно дёрнул за ручку: дверь была закрыта снаружи. Растерянно обернулся и натолкнулся на его вопросительный взгляд. Шумно вздохнув, опустился вдоль стены на корточки, уставившись в пространство перед собой.
«Ясно, что нас заперли. Неясно только, зачем?»
У меня крыша ехала от абсурдности ситуации, а ещё от того, что всё это происходит со мной. Не могло со мной случиться ничего подобного! Это какой-то бред! До вчерашнего дня в моей жизни всегда было всё просто и понятно. Сейчас мой мозг отказывался что-либо понимать, а Пашка стоял напротив в выжидательной позе и продолжал буравить меня вопрошающим взглядом. Я поднялся и опять негромко постучал в дверь. Подождал и постучал ещё, уже громче. Ни звука! В душе ещё теплилась надежда, что это всё ничего не значит.
— Паш, давай просто сядем и подождём, постель вон убрать надо. Ничего ещё не случилось! Может он из предосторожности дверь закрыл. Мало ли, мы же всё-таки для него посторонние, — и продолжил с коротким смешком, хотя смеяться совсем не хотелось, просто выдавил через силу для Пашкиного успокоения: — Мож подумал, что мы ночью выйдем и стибрим чего-нибудь.
Пашка кивнул и ничего не ответил, только скептически хмыкнул и, сев на пол, привалился спиной к матрасу. Мы умылись, из кружки поливая друг другу, и «отлили» в ведро: проза жизни, никуда не денешься. Зато голова сразу стала работать лучше, когда организм получил облегчение. Я свернул второй матрас, придвинув его к противоположной стене, накрыл сверху покрывалом и сел напротив хмурого друга.
Пашка тоже изо всех сил делал вид, что ничего особенного не происходит, но изредка бросал на меня настороженные взгляды. Я же делал вид, что не замечаю его поглядок. В комнате царила атмосфера напряженного ожидания, а на душе было… сказать, что тревожно — ничего не сказать! Пипец, как тревожно! Но я всё же пытался себя успокоить:
«В принципе, волноваться нечего, придёт дядя Паша, выпустит нас, и всё встанет на свои места».