Покончив с письмами, она поставила машинку на столик рядом с кроватью, выключила свет и через пять минут, проведенных в темноте, ощущая исходящий от дерева запах плесени, вслушиваясь в напряженную тишину вокруг, которую нарушал только шорох ветра в листьях, — уснула. В жизни ее вообще словно не было пауз и промежутков. Проснувшись, она сразу же бралась за дела, а закончив их, засыпала. Редко когда она отводила в своем распорядке время для размышлений: все неопределенное, неразрешимое тотчас же, на месте, внушало ей беспокойство. А поскольку внутренние проблемы не беспокоили ее, спала она крепко; так повелось издавна.
На следующее утро она уже с девяти начала ждать звонка Стенхэма. Вскоре после того город взбудоражился, и она подумала, что вряд ли Стенхэм спит или работает при таком грохоте. Но прошло уже немало времени, телефон по-прежнему молчал, и, почувствовав, что ею пренебрегают, она разозлилась, хотя и пыталась уверить себя, что имеет все основания быть довольной: наконец-то ее оставили в покое. Шум в медине усилился — правда, совсем чуть-чуть, но ее охватила безотчетная нервная дрожь, и, схватив машинку, она яростно отстукала: «Не могу выйти. Снаружи слишком сильный шум». Помедлила и добавила: «Впечатление такое, что толпа движется вверх по холму к гостинице». Решив, что это звучит чересчур мелодраматично (все-таки шум не становился ближе, а разве что громче и слышнее), она решила закончить так: «Слишком спешу. С любовью», — и поставила под напечатанным свою роспись.
Ей пришлось довольно долго стоять у конторки портье, ожидая, пока появится кто-нибудь, кто мог бы продать марки. Звуки беспорядков почти не долетали сюда из-за высокой стены, ограждавшей сад; в соседней комнате радио приглушенно наигрывало мелодии венгерских цыган.
Наконец появился сам управляющий гостиницей.
— Bonjour, madame, — церемонно произнес он. Затем, резко сменив тон, продолжал: — Я как раз хотел спросить вас, готовитесь ли вы покинуть Фес? Мы получили приказ закрыть гостиницу.
Ли была поражена.
— Так вы закрываетесь? Когда? Ничего не понимаю. Само собой я ни к чему не готовилась.
В голосе ее слышались возмущение и досада, несмотря на все усилия держать себя в руках.
— Ah, mais il faut faire des démarches[143], — заявил управляющий, так, словно она сказала ему, что давно обо всем знала, но не побеспокоилась вовремя принять меры.
— Какие еще шаги?! — крикнула она. — Вы не можете меня выставить, пока я не подыщу себе нового места.
Брови управляющего полезли вверх.
— Вас никто не выставляет, мадам, — он необычайно отчетливо выговаривал каждое слово. — Ход событий нам неподвластен.
Она оглядела его безукоризненный костюм, надменное лицо и поняла, что ненавидит его.
— И куда же вы предлагаете мне идти? — Требовательно спросила она, заранее зная, что у него на все готов ответ и что она попалась.
— В этом смысле я вряд ли смогу хоть чем-то помочь вам, мадам. Но если вас интересует мое личное мнение, то я посоветовал бы вам в любом случае как можно скорее уехать из Марокко. Подобные беспорядки могут случиться в любом городе. Я могу заказать вам машину на три часа, как раз после обеда.
— Mais c'est inoui, — слабо запротестовала она, — это просто неслыханно — отправлять женщину вот так, одну…
— Полиция обеспечит вашу безопасность, — устало произнес управляющий. — Вас будут сопровождать.
Полли решила выиграть время.
— А как насчет месье Стенхэма? — спросила она. — Когда он уезжает?
— Минутку. Я еще не известил его об официальном решении.
И пока Полли ждала, барабаня пальцами по конторке, управляющий снял трубку, набрал номер месье Стенхэма и погребальным тоном сообщил, что ему тоже следует готовиться к немедленному отъезду.
Очевидно, услышав такую новость, месье Стенхэм высказал не больше энтузиазма, чем Полли; ей был слышен приглушенный ропот, доносившийся из трубки. На лице управляющего появилась страдальческая гримаса.
— Дайте-ка, я с ним поговорю, — сказала Полли, протягивая руку.
— Доброе утро! — прокричала она, взглянув на настенные часы, показывавшие без десяти двенадцать. — Ну разве это не фантастика?!
— Похоже на то, — голос Стенхэма напоминал первые записи на фонографе.
Этот краткий ответ разочаровал ее, она почувствовала, что ее предали.
— Не могли бы вы спуститься, я хочу с вами все обсудить.