Она повела его в просторные сени, служащие одновременно столовой. Здесь — стол, стулья, по стенам несколько дешевых олеографий. В углу, на маленьком столике, стоит, прислоненный к стене, образ Синьской богоматери в золоченой рамке. Перед ним горит лампадка, заправленная оливковым маслом. Вокруг образа — искусственные цветы, ленточки и всякие висюльки. Напротив шифоньер, довольно большое зеркало в позолоченной раме, обтянутой кисеей: новшества, которые вносят в крестьянские дома дочери, хлебнувшие городской жизни.
Нико не раз бывал в крестьянских домах, не раз едал деревянной ложкой из общей миски с тежацкими детишками рисовую кашу или поленту[32]. И теперь он вспоминает, как ему тогда казалась вкусной эта простая еда. Сколько он себя помнит, его всегда привлекала крестьянская жизнь. И здесь, в этой хате, он чувствует себя совершенно непринужденно, как дома. Приятны ему даже замеченные им элементы городского комфорта. А когда вошла Катица, его красавица Катица — тоже наполовину горожанка, — о, как свободно, как чудно стало ему, ни с кем бы не поменялся! Нет, нет, он — свой человек здесь, и по вкусам своим, и по происхождению… Как славно было бы вообще остаться тут, жить с ними, делить их труды и заботы, забытому всем миром!
Вскоре подоспел и Мате. Пеструю сумку он положил у двери и первым делом вынул и подал обоим внукам по калачу. Что крику-то, что скаканья! Весь дом вверх ногами. Вот она где, жизнь!
Следом за отцом вошел Иван, с ружьем за плечами. Он не охотник, но накануне сбора винограда всякий хозяин, выходя в поле, берет с собой ружье.
С Иваном, со старым Мате в этот дом, уже овеянный городскими ветрами, вошли запахи виноградников, леса, земли, в которой роются и до смерти будут рыться тежаки; и, чего скрывать, вошел с ними и распространился запах пота, неотделимый от них, ибо потом окроплена всякая крестьянская работа.
Иван смутился, едва ружье не выронил, вешая на гвоздь. Как понять ему — что делает в их доме странный гость?
— Жена, принеси-ка напиться, — совершенно невозмутимо приказал Мате, — Устали мы, и жарища… Дождика бы! То-то вздохнули бы виноградники. Да и хорошо бы попрохладней стало…
Затем, обернувшись к Ивану, он с той же непринужденностью осведомился:
— На верхних-то как дела? Что показывают?
— Да уж показали бы, кабы дождь. А так, боюсь, посохнет, не дозреет.
— Право, счастье тежака на ниточке висит! Порвется — зря, значит, кровавые мозоли набивали… Трудное время, господин, — прибавил Мате, уже обращаясь к Нико. — Ой, трудное, ни тебе туда, ни сюда дороги нету…
— Это и мы ощущаем, — отозвался Нико. — На той же ветке растем, что и тежак. Обманет его земля — и нам трудно. Но, думаю, дождя скоро дождемся. Редко когда в этом месяце дождя не бывает.
— Дай бог, дай бог, — вздохнул Мате. — Не то, поверьте мне, жди беды.
— Виноград здоров, — заметил Иван, подперев подбородок согнутым пальцем, как и подобает человеку степенному. — Уж сколько лет такого не видел. Зато же и поворочались мы! Да что ж, коли надо.
— А что толку в старании, — вмешалась Ера, скептически, как всякая женщина, относившаяся к любому новшеству в хозяйстве, — что толку стараться, когда божьего благословения нету? Я так думаю, сперва надо покаяться. Право слово, с сокрушением покаяться во всех грехах… Один крестный ход, только, знаете, по-настоящему, — он один больше поможет, чем всякие ваши обсыпки да опрыскивания а что там еще. Опять скажу — без бога и стараться напрасно!
— Что ж, и это не повредит, — согласился Мате. — Бог велик: он и ударит, он и на ноги опять подымет. А только я свое твержу: трудиться надо, стараться. Не потрудишься — и благословения тебе не будет.
Катица внесла в маленьких чашечках черный кофе, поставила перед каждым. Ее хлопоты несказанно приятны Нико — как и всякому, за кем ухаживал бы предмет его мечты. Встретив ее ясный взор из-под длинных ресниц, он почувствовал двойную сладость: нежная преданность читалась в этом взоре. И без сахару показался бы ему сладким кофе… Что ж еще? Здесь он как дома, среди простых, но умных людей, даже выдающихся в своем деле. Нико с любовью следит за движениями красивых, сильных рук Катицы — немаленьких, правда, но хорошей формы, теплых таких, — под кожей играет горячая южная кровь, а какие чудесные ямочки на суставах пальцев!
— У нас не то, что в вашем доме, — извиняется Ера перед Нико с той скромностью, за которой нередко скрывается так много крестьянской гордости. — Просто у нас — да что с бедноты возьмешь?
— Шьору Нико это давно известно, жена, — укоризненно проговорил Мате. — Слава богу, не сегодня он родился! Зато, — прибавил он с чувством собственного достоинства, — зато мы ни у кого не просим. Всего у нас хватает, еще и лишку остается про всякий случай. Так что нечего причислять себя к худшим… А теперь неси-ка, жена, напиться — что дал нам бог да лоза виноградная…