— Нет, нет, шьора Андриана, простите! — возразил искренне огорченный Зоркович, жалея уже, что сам, так сказать, спровоцировал эту даму — он, который никогда никого не сердил, никогда не давал повода к неприятностям! И вдруг так страшно оскорбили Нико Дубчича, которого он любил, как сына… — Да, он выбрал девушку — пускай не родовитую, зато безупречную и красавицу к тому же! Спору нет, она будет хорошей женой. Женщины из дома Претуров всегда были добрыми работницами!
— С чем я его и поздравляю, шьор Илия. От всего сердца! Если ему не мешает ее происхождение, то нам-то уж тем более. Они прекрасно подошли друг к другу — он ведь всего лишь вернулся туда, откуда вышел. Так-то оно и лучше…
Шьор Илия словно на иголках. Он уже рад как-нибудь закончить тягостный разговор, безмолвной слушательницей которого стоит его жена. Бонина не любила ссориться с прославленной шьорой Андрианой. И муж заметил, что щеки супруги начинают покрываться краской… Чтоб загладить резкость слов шьоры Андрианы, он обратился к барышням:
— А вам, дети, как — не жалко? Ах, не знаю, не могу понять, что же это вы не приручили Нико… Как хотите, а мне это не нравится. Надо было поласковей с ним…
Барышни захихикали, рассмеялся и шьор Илия — так, что запрыгал котелок на его макушке. Он торжествует — вот ведь как ловко закончил неприятный разговор! Теперь только еще низкий поклон, и сцена получит завершение согласно всем правилам учтивости.
— Куда им, бедняжкам! — произнесла шьора Андриана, отводя злобный взгляд. — Куда им очаровывать наших аристократов! Ни одну из них ведь не посылали в монастырский пансион… готовя для него!
Шьора Бонина побледнела. Нет, этот злобный намек она уже не может проглотить! Тем более что он исходит из уст той, кого шьора Бонина презирает с тех самых пор, как с ней познакомилась! Какое у ней прошлое, у этой Андрианы? Муж торговал чем попало, занимался ростовщичеством. Купил дом, земли, оставил и наличными. Вдова его до сир пор ловко ведет дела, лихоимством умножает капитал. И в ее лавке покупателей обсчитывают, обвешивают, как только могут…
— Пожалуйста, благородная мадам, не так резво! — вскричала теперь уже шьора Бонина с молнией в глазах; шьор Илия знает — это предвещает такую грозу, что спаси господи! — Просто не понимаю, как вы осмеливаетесь касаться некоторых вещей… Нет, Илия, напрасно дергаешь меня за рукав, в кои-то веки надо же и правду высказать! — Бедный Зоркович отступил, оставив в покое рукав своей воинственной супруги. — Дом Анзули, — зарубите себе на носу! — ее дом не грязь! В нем все чисто, во всех отношениях! В нем столько чистоты, что он искупит грязь всех ростовщиков, сколько их наслал бог в наказание на наш несчастный остров. А засим — мое почтение!
И с поднятой головой, горделивой поступью отошла шьора Бонина от шьоры Андрианы, ошеломленной таким внезапным нападением — чуть в обморок не упала.
— Что скажешь, Илия?
— Ах, кто бы подумал, что сегодня, собираясь в божий храм, ты впадешь в такой грех…
— А славно я ее отбрила?
— О моя Бонина, ты бреешь, как бритва… — Бедняга Илия вытирает крупные капли пота на лице. — Просто страх, чего только не случается… Orrori![33]
Однако, несмотря на все недовольство супругой, шьор Илия ловко скользнул мимо нее вперед, чтобы, обмакнув персты в чаше со святой водой, подать ее жене, как и надлежит нежному супругу. Затем он пропустил ее вперед, сам на цыпочках проследовал за ней к фамильной скамье, на которой, быть может, сотню лет назад кто-то вырезал ножом: «Zorković».
— Пусть бога благодарит, что это перед храмом было, — шепнула мужу Бонина, опускаясь на колени. — Я бы ей за монастырский пансион глаза выцарапала…
— Ах, душа моя, прости тебе боже — что за мысли перед святым алтарем! Исповедайся…
— И выцарапала бы, хотя бы мне за это умереть пришлось!
К счастью, Бонина уже перекрестилась и начала молиться по маленькому молитвеннику.
В своем ужасном смятении шьор Илия совсем забыл о Нико и его невесте. То же самое произошло и с шьорой Андрианой: она сначала побледнела, потом кровь бросилась ей в лицо. Через силу добралась она до своей скамьи в церкви и с облегчением, шурша шелками, опустилась на колени. Но, читая молитвы по белому сборнику, она то и дело возвращалась мыслью к тому, что пришлось ей нынче проглотить от этой голодной гордячки, и тогда мороз пробегал у нее по спине и холодели ноги.