— Эге, приятель, вижу, разленился ты в стойле! Возьму-ка я тебя опять в оборот…
Конь запрядал ушами, вскачь понесся обратно к городу, подбрасывая седока.
Передав коня Юре с приказанием поводить его, Нико отправился в Читаоницу.
Там собралось много народу. Одни обсуждают городские новости, другие играют в карты. При появлении Нико воцарилась неловкая тишина: всем как-то не по себе. Был бы Нико способен сегодня к наблюдениям, он легко сообразил бы, что означает эта странная тишина. Но сегодня нельзя ждать от него такой проницательности.
— Экхе-гм… — начал шьор Мене. — А меня это вовсе не удивило…
Все так и замерли, ждут, затаив дыхание: сейчас Мене оскорбит Дубчича… С него это станется — очень уж резкий, суровый характер у Мене. Кое-кто подошел к нему поближе, чтобы предотвратить ссору, которая была бы страшной.
— Два петуха на одной навозной куче — тут добра не жди. Особливо когда куча-то невелика. Я предвидел, что они рассорятся…
«Что он еще выпалит? — тревожится Зандоме. — Скандала не избежать: побьются, как мальчишки… Мене, когда обозлится, сущий дьявол…»
— Старик-то постарел бесповоротно, уже и впрямь стариком стал. И тут оба — и Франк, и Фольнегович[36] желают захватить власть. Разве не так?
— Так, так! — поддержали Мене со всех сторон.
Облегченно вздохнули: вот, оказывается, куда Мене повернул! С благодарным чувством смотрят на него: стало быть, не такой уж он забияка! Те, кто подошли было к нему, теперь расступились — пускай все видят этого великого дипломата и политика.
— И вот я спрашиваю: кто из них победит? — Шьор Мене расставил ноги, руки заложил за спину и с удовольствием обвел взглядом слушателей, которые не отрывают от него глаз, восторгаясь его умом. — Угадать нетрудно! Фольнегович ленив — Франк деятелен, как муравей. Кто же тут усомнится?
— Правильно! — раздались голоса.
— И это очень плохо, дети мои. Не доверяю я господину Франку. Никогда не знаешь, что у него на уме. Кто предскажет, куда такой человек заведет партию? У старика были твердые принципы, как у всех людей несокрушимых убеждений, а у этого только беспредельные амбиции. И потом, не забывайте, — шьор Мене предостерегающе поднял палец, — не забывайте, что Франк — еврей, хоть и крещеный.
— Да, да, это немаловажное обстоятельство, — поддакивают одни; другие же, по-видимому, приверженцы Франка, с оскорбленным видом отходят в сторону.
— Sempre questa brutta politica![37] — крикнул бывший чиновник налогового ведомства, ныне пенсионер. — Зачем совать нос в дела, которые нас не касаются? Пускай эти господа по ту сторону Велебита[38] хоть передушат друг друга, если им нравится… Нам с ними нечего делить. Мы сами по себе, а они пускай там грызутся…
— Ого, сударь! — воскликнуло сразу несколько человек. — Так нельзя! Они и мы — одна нация, одна плоть! Автономия Далмации — пройденный этап…
— И очень плохо, дети мои, очень плохо! — Чиновник покачал головой. — Вот и видно, что мы еще дети. Лично я предпочитаю присоединиться к дяде, достаточно богатому, чтоб давать, чем к брату, у которого карманы пусты.
— А что дала нам Австрия?! — закричало человек десять.
— Да как же может она вам хоть что-нибудь давать, когда вы только и смотрите, как бы вырваться от нее! Посмотрите, сколько она дала Боснии! Дороги, телеграф, фабрики…
— К Италии вы тянете, к Италии!
Чиновник замахал руками.
— А не тянете, так потому, что не можете!..
— Да присоединяйтесь к кому хотите, мне-то что! — уже в гневе закричал чиновник. — Две нищеты в одной упряжке — вдвойне нищета! Пускай на вас пашут всякие политиканы! Сегодня Франк, завтра Фольнегович, через неделю Беллабокка[39] или как их там еще…
Все расхохотались, как всегда, когда господин чиновник в отставке увязает в политике. Он так смешно размахивает руками, такие неожиданные кувырки проделывает его аргументация, что всякий диспут, в который он встревает, кончается всеобщим весельем. Потому и терпят его в числе членов Читаоницы, несмотря на проитальянские настроения.
Когда смех поутих, слово взял капеллан.
— Напротив, друзья, мы должны всячески содействовать соединению с Бановиной[40]. Тамошние политики развращены — их развратила политика. Нужны бескорыстные люди, которые служили бы не собственному честолюбию, а благу нации…
36
39