— А где они, такие люди?
— Постойте! — вскричал шьор Бальдо; он тоже, разумеется, за соединение, хотя многое не нравится ему в партии Права; молодежь подозревает даже, что шьор Бальдо — тайный приверженец партии «Обзора»[41]. — Пока эти два петуха дерутся, третий все зерно склюет!
— Вы имеете в виду Хедервари[42], — кивнул шьор Илия. — Всегда мне были не по душе ваши «праваши». Они и теперь льют воду на мельницу Хедервари, чем ослабляют и себя и оппозицию… А епископ все молчит…
— Епископ молчит, но тратит сотни и тысячи! — крикнул шьор Бальдо.
Молодежь смолкла, как всегда при упоминании о епископе Штросмайере[43]. Однако молчание это не смутили шьора Бальдо. Он начал описывать славные дела епископа: возведение великолепного собора в Дьякове, создание картинной галереи, упомянул даже о его владениях и лесах. Хвалил его лошадей, перечислял его упряжки, рассказывал о широком гостеприимстве…
Но у молодых есть свои козыри: великая бедность Старчевича, его пуританский образ жизни, продавленное канапе и дешевые сигары…
Одним словом, произошло то, что происходит обычно; политический спор скатился в бесплодную, тоскливую пустыню личного культа и обожествления — или пренебрежения. Одни воздвигают кому-то алтари, другие эти алтари низвергают.
Увидев бесплодность дискуссии, несколько человек отошли от споривших, принялись за газеты, чтоб насытить душу сиюминутной политикой — то есть полемиками тоже исключительно личностного и подобострастного характера. И не приходит им в голову пожалеть о драгоценном времени, которое они столь немилосердно убивают за подобным чтением, а еще более — пожалеть тех, кто вынужден писать такие вещи ради куска хлеба.
Разумнее всех поступили те, кто, явившись сюда после обеда, сняли сюртуки и засели за карты. Для этих не существует ни политики, ни полемики. Заспорят порой, покричат в конце игры, обругают друг друга недотепами и болванами и снова тасуют карты. Говорят — в карточной игре, как в хорошем супружестве, гнев недолог. Настоящие картежники мигом сворачивают на дорожку согласия.
Нико подошел к игрокам, стал довольно внимательно следить за игрой, желая развеять неприятное чувство, возбужденное в нем политическими спорами. Вдруг он почувствовал на своем плече чью-то теплую руку.
Стоит за его спиной приятель Зандоме, смотрит прямо ему в глаза своими серыми глазами, в которых вечно играет улыбка, порой плутовская.
— Тебя можно поздравить? — тихо спрашивает Зандоме.
— С чем? — Нико даже зажмурился, чтоб не видеть этого проницательного, насмешливого взгляда.
— Ну, ну, не притворяйся! Будто мы не знаем друг друга, такие старые друзья… С последним твоим триумфом!
— Поздравить можешь, — серьезно, но несколько холодно ответил Нико и двинулся в коридор — там никого нет, и можно поговорить без свидетелей.
Зандоме, взяв его под руку, пошел с ним.
— Только триумф этот, как ты выразился, не вздумай сравнивать с теми, в которых мы с тобой товарищами были, — тем же серьезно-холодноватым тоном добавил Нико. — Часто, сказать по чести, я их стыжусь… Было бы куда лучше, если б не было тех триумфов!
— А я не жалею, — возразил Зандоме. — Жизнь, как правило, предлагает нам одни тернии: отчего же не сорвать и цветок, когда подворачивается случай? А то слишком уж однообразно: все корректность да строгость… И вообще, не верю я тебе, нет! Шельма ты! — Он погрозил Нико пальцем с прежней усмешкой. — Впрочем, ты абсолютно прав: предыдущие триумфы с теперешним не сравнить. Претурша — да это, брат, жемчужина, звезда, бриллиант, одним словом, сокровище!
Особый блеск заиграл в глазах Зандоме, ноздри его затрепетали.
— Ошибаешься, сокол мой. Обижаешь девушку, да и меня тоже. Дело серьезное.
Блеск в глазах Зандоме погас. Он посмотрел на друга искоса, с недоумением.
— Именно так, дружище. Через год ты иначе взглянешь на все это. Тогда Претурша станет женой Николы Дубчича.
Покачал головой Зандоме, задумчивость опустилась на его лицо. Но он тотчас встрепенулся и глянул на Нико дружеским оком.
— Позволишь дать тебе совет?
Нико поклонился.
— Так вот. Если ты надумал жениться, незачем было ходить под Грабовик. Далеконько это, приятель, и дорожка неважная… Красавиц кучу найдешь и среди наших, только глаза раскрой. Катица тебе не пара. Ты меня понимаешь — и не обижайся.
Брови Нико сдвинулись, но искренность друга и память о совместных шалостях, удачных или смешных, обезоруживают его гнев и гордость. Зандоме видит, что творится в душе Нико, и отлично знает, до каких пределов может он отважиться.
41
42
43