— Запомни, жена: во время сбора винограда и человек возрождается, как возрождается вино! Если во время сбора не потрудиться, не подвигаться — будешь весь год подобен тростнику, колышущемуся под ветром. Посему не мешай мне исполнять мой долг…
Успокоившись, Бонина исчезала в недрах дома, а Илия пускался рассказывать влахам о том, как русский генерал Гурко перешел Балканы и как отступали перед ним турецкие силы[46]. Влахи, не будь дураки, бросали все дела, окружали хозяина, слушали благоговейно, как самого пророка Илию.
Бонина опять недовольна — зачем работники бездельничают, слушая его лекции, но, с другой стороны, ей приятно: какой цветущий вид у мужа, какой он статный да могучий, словно дуб. С уважением глядит она на него, когда он садится за стол и ест с богатырским аппетитом, особенно если подают баранину на вертеле.
Раз как-то, во время таких трудов, припекло Илию осеннее солнышко, да так, что он вспотел; а вместо того чтобы переодеться, Илия возьми да и расстегни сюртук и жилет, чтоб остудил его богатырскую грудь свежий мистраль, дующий с моря в эти чудесные дни. Слегка охладившись, Илия вошел в дом, выпил чашечку кофе — третью после обеда, закурил трубку и повалился на низенький диван — размышлять, как бы сделать так, чтоб в Хорватии была только одна партия. Выкурив трубку, он выколотил ее, прочистил как следует, взял газеты и углубился в чтение, пытаясь разобраться, кто же кого первым облобызал: Штросмайер Старчевича или Старчевич Штросмайера. На этих попытках он задремал и проснулся, только когда скрипнула дверь и в комнату вошла жена. Он сказал ей:
— Смешно! Жара как в июле, а меня что-то знобит…
— Почему же ты не оделся как следует? — накинулась на него Бонина. — Это паутина, а не одежда! Еще простудишься!
И она поспешила принести ему солидный суконный костюм, шерстяную рубашку и шарф.
Волей-неволей пришлось Илии переодеться; и он стал ждать того приятного ощущения, которое приходит, когда вместо промокшей одежды надеваешь сухую и чистую.
Однако это ощущение не появлялось. Вместо него по спине Илии пробегал морозец и волосы словно подымались дыбом. Вскоре начали и зубы стучать, и Илия крепко сжал челюсти, чтоб не выглядеть смешным. Он свернулся калачиком в самом уголке дивана, надеясь, что здесь-то уж он согреется, и стал ждать, что будет дальше. Бонина прошла через комнату, бросив на мужа беззаботный взгляд. Это его немного успокоило. «Видно, пустяки — было бы что серьезное, она тотчас подняла бы шум…» Но к вечеру ему стало совсем худо, в боку закололо, о чем он и доложил жене, опасаясь, что если он утаит от нее свое состояние, то достанется ему на орехи.
Бонина приложила ладонь ему ко лбу и сказала:
— Что ж ты жалуешься, что тебе холодно, когда голова у тебя пылает! Ляг, а я позову Анзулю. Она в таких вещах лучше всякого доктора разбирается.
Но даже раздеться оказалось не так-то легко. Как ни стискивал зубы Илия, они все-таки непрерывно стучали. Дрожали ноги, а голова будто раскалывалась.
— Уж не удар ли с ним, господи, прости наши прегрешения! — перепугалась Бонина и, уложив мужа в постель, накрыла теплыми одеялами.
Услыхав о беде, Анзуля достала бутылочку с розовым уксусом, взяла горстку бузинного цвета, пузырек чудодейственных капель «от болезни матки и желудка», накинула шаль и отправилась к Зорковичам. С крыльца ей навстречу выбежало двое-трое ребятишек с криками:
— Тетя Анзуля, конфетки!
Старший из сорванцов уже приготовился запустить руку к ней в карман.
— Не приставай к тете, Ивица, отойди! — прикрикнула на него мать, выходя на крыльцо.
— Конфеты, дети, я вам другой раз принесу, сегодня мне некогда было, — сказала Анзуля, с трудом выбираясь из стайки голосистых детишек.
Преодолев это препятствие, Анзуля вошла в спальню. Илия, несмотря на недомогание, приветствовал ее, как и подобает настоящему кавалеру:
— О, добро пожаловать, кума! Добрый день! Пожалуйста, присядьте… — Он хотел приподняться на локте, но в боку у него так кольнуло, что он мигом покорно снова улегся. — Ради бога, простите, что я принимаю вас… в таком непристойном виде…
— Ну, какая ерунда! — почти сурово прервала его энергичная дама. — Лежите, накройтесь. Вижу, вас знобит. И голова болит, правда? — подходя ближе, уже ласково и озабоченно говорила Анзуля.
— Все понемножку болит, кума, к примеру, ноги холодные, а голова как в огне. И что скрывать — в боку колет. Не так чтобы очень, нет, пустяки, но покалывает; дает о себе знать… Ох, право, колет!..
46