Проснулся Юань на заре. Он быстро поднял голову и осмотрелся, затем вспомнил ссору с отцом и ощутил в груди еще свежую боль обиды. Он встал, подошел к двери, выходившей во двор, и выглянул на улицу. Двор был неподвижен, пуст и сер в рассветных сумерках. Ветер утих, а выпавший за ночь снег растаял. У ворот спал, свернувшись клубком в углу, часовой; его бамбуковый шест и палка, которой он колотил по шесту для отпугивания воров, лежали рядом на земле. Глядя на его спящее лицо, Юань думал, как же отвратителен его дряблый, отвисший, разинутый рот с неровными гнилыми зубами; а меж тем человек этот всегда был добр к нему, и в детстве, не так уж и много лет назад, Юань нередко выпрашивал у него сласти и игрушки на уличных ярмарках и праздниках. Теперь же часовой казался ему мерзким стариком, которому нет дела до своего молодого господина. Да, говорил себе Юань, вся здешняя жизнь пуста и лишена смысла, и все в нем вдруг восстало против привычного уклада. Конечно, бунт этот был не нов. Война, которую он исподволь, сам того почти не замечая, вел со своим отцом, наконец разразилась.
С самого детства воспитатель Юаня науськивал его, готовил, будоражил разговорами о революции, о переустройстве страны, пока эти великие, смелые, прекрасные слова не зажгли его детское сердце. Однако огонь его сердца неизменно затухал, стоило учителю понизить голос и произнести со всей настоятельностью: «И ты обязательно отправишь в бой армию, которая однажды станет твоей; тебе придется поднять своих людей во имя страны – хватит с нас этих военачальников!»
Так нанятый Ваном Тигром воспитатель тайно настраивал сына против отца. И ребенок с тоской глядел в сияющие глаза молодого воспитателя, и слушал его пылкий голос, проникавший в самое сердце, и мысленно осекался, когда в уме сами собой рождались отчетливые слова: «Но ведь мой отец – военачальник!» Так мальчик все детство разрывался меж двух огней, и ни одна живая душа о том не знала. Постоянная внутренняя борьба сделала его не по годам угрюмым и молчаливым, ибо на сердце у него всегда было тяжело: он любил отца, но не мог им гордиться.
Потому тем ранним утром Юаню казалось, что у него не осталось сил. Годы беспрерывных внутренних раздоров истощили его. Он принял решение убежать от них, скрыться от всех известных ему сражений, от всех правых дел и благородных помыслов. Но куда бежать? Отец так ревностно оберегал его все эти годы, окружил его такой надежной стеной из своей любви, что Юань не успел обзавестись верными друзьями, и податься ему было некуда.
Тогда он вспомнил о самом тихом и безмятежном месте, какое ему доводилось видеть среди бесконечных войн и разговоров о войнах. То был маленький глинобитный дом его деда Ван Луна, которого люди сперва прозвали Ван Крестьянин, а потом, когда он разбогател и переехал в большой дом, стали звать Ваном Богачом. Однако старый глинобитный дом по-прежнему стоял на краю деревушки, а с трех сторон от него расстилались тихие поля. Рядом, вспомнил Юань, на небольшом возвышении лежали в могилах его предки – сам Ван Лун и другая родня. Юань это знал, потому что не раз бывал здесь в детстве с отцом, когда тот навещал старших братьев – Вана Помещика и Вана Купца, живших в городке неподалеку.
Сейчас в том глинобитном домике тишина и благодать, подумал Юань, и он мог бы жить там один, потому что дом пустует – если не считать пожилых арендаторов, которым отец разрешил там поселиться после того, как прежняя его обитательница, женщина с невозмутимым серьезным лицом, ушла в монастырь. Однажды он видел ее с двумя странными детьми – седовласой дурочкой, которая потом умерла, и горбуном, который позже стал священником, третьим сыном Вана Старшего. Юань вспомнил, что уже тогда женщина показалась ему монахиней: она прятала глаза, не смея глядеть на мужчин, и носила серое платье, крестом перевязанное на груди. Голову она пока не обрила, но лицо у нее было суровое, как у монахини, и бледное, как ущербная луна, а тонкая нежная кожа туго обтягивала череп. Лицо ее казалось Юаню молодым, пока однажды он не подошел ближе и не увидел на нем сеть тонких, как волос, морщин.
Той женщины давно уж не было в глинобитном доме. Он стоял почти пустой, если не считать двух престарелых арендаторов, и Юань решил, что вполне может там поселиться.
Тогда он вновь вошел в свою комнату, сгорая от нетерпения, ведь теперь он знал, куда ему податься, и первым делом хотел снять ненавистную солдатскую форму. Юань открыл старый сундук из свиной кожи, порылся среди старой одежды и с радостью надел белое нижнее платье, овчинный халат и матерчатые башмаки. Затем тихо прокрался по двору мимо часового, который спал, положив голову на ружье, взял лошадь, вышел за ворота и, оставив их открытыми, вскочил в седло.