В апреле, сразу после Пасхи, Марья Петровна вышла замуж за молодого инженера. На свадьбе Ваня нёс за невестой фату и поминутно замирал от восторга, чувствуя, как солнце припекает его макушку. Смех Марьи Петровны сливался со звоном последней капели.
— Скоро лето! Скоро, скоро! — пели птицы на голых ветках деревьев. — Скоро, скоро! — стучали копыта лошадей свадебного кортежа.
Солнце отражалось в цилиндрах и драгоценностях гостей, а Ваня смотрел на всех сияющими глазами и думал, что никто не знает о том, что пройдёт чуть больше месяца и один мальчик со светлой головой и беспокойным сердечком снова увидит свою похожую на медведицу бабушку, косматого домового Фому, бревенчатые стены дома, услышит песни вечерних соловьёв в оврагах, страшные и непонятные шорохи, шелест дождинок, падающих в траву… Что ещё чуть-чуть и его ослепят далёкие ночные молнии над мокнущим садом, оглушит гром, омоют тёплые, как материнские руки, летние дожди…
Вечерами Ваня подолгу сидел над большим подробным атласом в кожаном переплёте, который дал ему папенька, показав, где находится Москва, и где бабушкин дом. То есть, бабушкин дом там конечно же обозначен не был, папенька просто поставил карандашом точку на карте и сказал:
— Вот, примерно здесь. Видишь, вот течёт Ягодная Ряса. Бабушка живёт на правом берегу, на самом краю леса, — потом он заметил лежащий рядом с атласом компас и спросил: — В какую сторону от Москвы лежит бабушкин дом?
Ваня осторожно повертел прибор.
— На юго-западе.
Папенька подхватил мальчика на руки, закружил вокруг себя.
— Молодец, соображаешь!
Ваня вскинул руки, достал потолок и закричал:
— Соображаю! Ура!
Папенька играючи перекинул сына подмышку, словно тот был прогулочной тросточкой или лёгкой куклой из папье-маше и спросил:
— Пойдёшь, географ, со мной чай пить?
— А маменька мне зефира даст? — заговорщицки шепнул мальчик.
— Мы попросим.
— Тогда пойду, — согласился Ваня и папенька понёс его пить чай.
Наступил май. Ваня каждый день, едва закончив возиться с уроками, убегал гулять во двор и до самой темноты не мог надышаться вечерней прохладой, налюбоваться высоким, с чуть заметной сыринкой небом, тонким, как ивовый прутик, молодым месяцем, насмотреться на яркие, крошечные, словно родившиеся после зимы заново, звёздочки. Последняя грязь быстро высыхала под входящим в силу солнцем. Некогда огромные, словно озёра, лужи, ещё совсем недавно плескавшиеся посреди дворов и улиц, мельчали, съёживались и уходили под землю. Молодая весёлая трава затопила пустыри и овраги. Полетела из-под извозчичьих колёс первая пыль, обещавшая долгое знойное лето. Мама по вечерам не могла зазвать Ваню домой, а когда тот всё же сдавался и нехотя подчинялся, то садился у окна, смотрел, как улыбается ему из-за крыш месяц и чувствовал, как всё внутри него замирает и куда-то проваливается от ощущения близости лета.
Наверное во время таких сидений под открытой форточкой он и подхватил простуду. Температура у него поднялась, всё тело заболело, словно побитое палками, стоило опустить веки, как перед глазами начинали метаться какие-то серые тени. Горло у Вани покраснело, говорить стало трудно.
— Глотать больно? — спросил пришедший врач, невысокий господин в чёрной жилетке и с чёрным саквояжем в руках.
— Больно, — кивнул Ваня.
Доктор попросил его открыть рот, послушал холодной трубочкой грудь и спину.
— Ты, брат, видать часто рот на улице разеваешь, вот горло холодным ветром и обдуло, — сказал он Ване, снимая с носа золотое пенсне, и повернувшись к родителям мальчика добавил, — Ничего страшного. Я выпишу рецепты, через две недели будет, как новенький. Будешь? — снова повернулся он к Ване.
— Буду, — прохрипел тот.
Доктор улыбнулся, начеркал что-то на бумажных листочках, глухо бормоча себе под нос, затем собрал саквояж и откланялся.
— Но с постели не вставать. Уговор? А то ещё с пол-лета проболеешь, — добавил он напоследок.
Мальчик испуганно кивнул и натянул до подбородка белый накрахмаленный пододеяльник.
Нет ничего обиднее, чем болеть в мае, когда только-только пришло настоящее тепло и можно наконец вволю побегать без тяжёлых, сковывающих движения зимних одежд, колючего шарфа и неуклюжих валенок, когда за окном весь день пляшут солнечные зайчики, слышны крики играющей детворы и очумевших от солнца птиц.