Донос предназначался «Гражданину Мосгосэстраде в собственные руки», и в нём должна была заключаться жалоба на «бесхозяйственность и бестолковость бездарных режиссёров вашего уважаемого театра, не умеющих ценить подлинных представителей театрально-кукольного искусства и поддерживающих всяких проходимцев». («Проходимцами» Брехун обозвал, как вы сами догадались, нашего бедного Петрушку.)
Но так как писать Брехун умел не так хорошо, как лаять, то вся эта великолепно-гнусная фраза была изложена следующим образом:
«Гав! Гав! Гав!»
Вероятно, гражданин Мосгосэстрада не понял бы этого своеобразного доноса, а если бы и понял, то не дал бы ему ходу, так как славных режиссёров своего маленького кукольного театра высоко ценил и уважал.
Но доносу Брехуна не суждено было дойти до «собственных рук гражданина Мосгосэстрады».
Когда Брехун, удовлетворённо ворча, заклеивал языком конверт, Олег вытащил его из-под самого носа Брехуна и, прочитав, беззлобно обругал пса дураком и велел идти в угол, чтоб на досуге подумать о своей глупости. Что Брехун и исполнил, хотя с недовольным ворчаньем.
Но поздно вечером, после спектакля, Олег и Муся посовещались и решили, что, как это ни грустно, Сашиного Петрушку надо отправить домой.
— Иначе атмосфера в театре никогда не улучшится, — со вздохом сказала Муся.
Глава двадцать третья
ПЕТРУШКА ПОМОГАЕТ ПО ХОЗЯЙСТВУ
Итак, он снова был дома. Саша ему так обрадовалась! Она не могла на него наглядеться и называла разными ласковыми именами.
Даже Крикун обрадовался, сконфуженно пробормотал вместо обычных речей: «Пойду обрадую ку-ур!» — и удалился, чтобы не мешать встрече друзей. Иногда и петухи бывают тактичными.
Только Клавдия Григорьевна недовольно поморщилась: «Опять этот Петрушка!» Но и она ничего не сказала.
А сам Петрушка? Ну конечно, он был рад.
Когда Клавдия Григорьевна ушла на работу, он вместе с Сашей обежал все углы своего немножко забытого дома, ткнулся носом в букет желтоватых листьев. («Скоро осень, Петрушка!» — сказала Саша.)
Потом они прошли вместе мимо закрытой двери в Наталкину комнату. («Не тянись туда, Петрушка! У Ирины кончился отпуск, и Наталку опять отвезли к бабушке».)
Потом вышли во двор.
Петрушка увидел знакомую, привядшую уже немного траву, и немного потускневшее солнце, и Крикуна, важно разгуливавшего в глубине двора, — тоже уже не такого нарядного, как прежде.
Отчего это всё как будто немного потускнело? Может быть, оттого, что уже близилась осень, такая ранняя в этом краю. А может быть, и оттого, что сам он стал немного старше, а главное, жил это время такой яркой, такой театральной жизнью!
Увы, всё казалось ему теперь немного поблёкшим. Только там, в театре, была его настоящая жизнь…
Саша сразу это заметила и сначала очень огорчилась.
— Ты совсем забыл меня, Петрушка! — сказала она укоризненно.
— Не забыл! Не забыл! — заторопился Петрушка.
— Ты хороший, Петрушка! — обрадованно сказала Саша.
— Уж-жасно хо-роший! — подтвердил Петрушка.
И всё-таки он скучал.
— Знаешь что, Петрушка? — сказала ему однажды Саша. — Давай будем опять с тобой представлять!
— А Наталка? — удивился Петрушка.
— Наталка уехала, да ведь другие ребята остались. Помнишь, они приходили смотреть на нас? Устроим теперь настоящий театр! Такой, как у Олега и Муси. Хорошо?
— Ура! — закричал Петрушка. — Замечательная мысль!
С некоторых пор он иногда произносил такие громкие слова. Сам этого не подозревая, он перенял их у Учёного Петрушки.
И вот они начали готовить свой собственный настоящий театр.
Саша торопилась поскорей закончить все домашние дела, чтобы пораньше приняться за театральные. И Петрушка решил помогать ей.
— Я у Розы научился! — уверял он Сашу.
Петрушке было стыдно признаться, что у Розы он ничем не занимался, а лежал в нафталине, в стенном шкафу. И Саша ему поверила.
— Что ж, хорошо, Петрушка, — сказала она. — Выбери, что ты хочешь делать: чистить картошку или заваривать чай.
— Картошку! Картошку!
— Хорошо. Вот тебе ножик, вот две картофелины, вот вода. А я пойду в магазин за хлебом.
И Саша ушла.
Картофелины были пузатые, светло-коричневые, неприступные.
Петрушка тюкнул одну из них носом — и вдруг на ней появилось маленькое белое пятнышко. Тюкнул ещё раз — образовалась дырочка.
— Хо-хо! Вот я какой! — обрадовался Петрушка и стал тыкать в картофелину носом.
«Я придумал, как чистить без ножика! — ликовал он. — Вот обрадуется Саша!» Но Саша совсем не обрадовалась.
— Ой! — сказала она испуганно и подбежала к Петрушке. — У тебя весь нос грязный!
— А зато картофелина какая! — восхищался Петрушка. — Как ё-ёжик!
— Да-да, совсем как ёжик. Или как тёрка, — сказала Саша. — Знаешь что, завари-ка лучше чай. Хорошо?
— Хорошо, хорошо! — согласился Петрушка. Он начал входить во вкус хозяйственных дел.
— А ты сумеешь? — забеспокоилась Саша. — Чай надо сыпать в чайничек. И совсем немного.
— Знаю! — закричал Петрушка. И он начал хозяйничать.
Но когда Саша увидела, что он сделал, она даже руками всплеснула:
— Куда же ты всыпал чай, Петрушка?
— В чайничек. Ты же сама сказала — в чайничек!
— Да разве это чайничек? Ведь это большой чайник! А где же чай?
— Высыпал!
— Как, ты высыпал всю пачку? Ведь я же тебе сказала — немножко!
— Я и всыпал немножко. Она была с-совсем маленькая… — обиделся Петрушка.
— Ой, что я скажу тёте? — огорчилась Саша. — Она всё говорит: надо экономить… Ну ладно, Петрушка, не горюй! Посмотри лучше в окошко, а я побегу куплю ещё чаю. А потом мы с тобой начнём делать декорации. Хорошо?
— Хор-рошо, хорошо, — немного обиженно согласился Петрушка.
Глава двадцать четвёртая
КЛАВДИЯ ГРИГОРЬЕВНА ВОСПИТЫВАЕТ
— Смотри, Петрушка, как красиво! — И Саша поставила на стол готовую декорацию.
Это был густой зелёный лес, с большими дубами. В дупле самого большого дуба сидела игрушечная деревянная сова. Раз! — дёрнула её за верёвочку Саша, и сова захлопала крыльями и страшно выпучила на Петрушку свои круглые глаза.
Петрушка чуть со стула не свалился:
— Ой! Страшно!
— Ах ты, трусишка! — укорила его Саша. — А ведь тебе придётся в этом лесу играть. Ты встретишь там серого волка и скажешь ему…
Что должен будет сказать Петрушка страшному волку, осталось неизвестным, потому что в этот момент открылась дверь и вошла Клавдия Григорьевна, которую оба они боялись не меньше, чем серого волка.
Саша примолкла, а Петрушка сунул голову ей под руку и притаился.
— Сейчас я заходила в школу, — сказала Клавдия Григорьевна, снимая свой гремящий негнущийся плащ. — Тебя, конечно, записали. Класс будет сильный, — тебе надо усердно готовиться, чтобы не осрамить меня. Ведь я знаю, ты в прошлом году много пропустила. А там будут учиться дети приезжих инженеров и… Постой, постой, что это у тебя такое?
Клавдия Григорьевна быстрыми шагами подошла к столу и взяла в руки декорацию леса. Она нечаянно дёрнула за верёвочку, и сова сейчас же страшно захлопала крыльями и завертела головой, но Клавдия Григорьевна не испугалась — она была не из трусливых. Она перевернула раскрашенную декорацию, так что страшная сова повисла вниз головой, и рассматривала изнанку леса.
— Да ты что, Александра, с ума сошла, что ли? — вдруг закричала она. — Ты изрезала мой отчёт, понимаешь это?
Действительно, Сашин лес с изнанки был весь испещрён мелкими-мелкими и ровными-ровными цифирками.