Невольно англичане повернули головы в сторону Сили, сидевшей прямо и неподвижно.
– За похищение девицы капитан, конечно, имеет на нас зуб. Но есть другая причина, по которой он нас преследует. Мы с доном Федерико давние знакомые, и одно время – когда была его невольницей – я грела его постель. Он хочет меня туда вернуть.
Сеньор Суарес имеет на Ямайке кое-какие торговые дела. Порт-Рояль невелик, и он обнаружил и сбежавшую дочку с зятем, и нас заодно. Он только не знает до сих пор, что Энрике Вальдес мой сын, и слава богу. Но скандал он все же устроил.
– Но ведь все обошлось? – спросил сэр Джонатан.
– Как бы не так! Документы-то у нас настоящие, да ведь Куба и Ямайка слишком близко. Капитан о нас по долгу службы знает больше, чем другие, имеет связи и может добиться нашей выдачи.
– Так чего ж вы сидите? – подскочил Скелк. – Тягу надо давать!
– Нет, старина! – отвечала я ему. – Довольно мы от него побегали, хватит.
Капитан предложил мне заплатить отступного собой и снова пойти к нему в наложницы. Но это у него не выйдет.
– Что ты хочешь делать и при чем тут наш боцман? – спросил недоуменно Санди.
Я подняла руку:
– И до Скелка дело дойдет. А теперь припомните: кому что говорит имя Кандонго?
– Что за вопрос, – буркнул Филомено. – Я его видел с месяц тому назад, когда навещал Чиниту.
– Вот-вот! А помните, ребятки, откуда он сбежал?
– Из инхенио дона Федерико в Санта-Кларе, – ответил, припомнив, Факундо.
– А почему он сбежал, помнишь?
– Потому что сеньор повадился валять его в постель вместо бабы, а потом отдал для таких же развлечений доверенному майоралю в Пласетасе. Из Пласетаса и удрал портняжка.
– Точно! Его имя – Ноэль Кандонго. Но когда я жила в господском доме в Гаване, он носил юбку и звался Линдой.
Новость эта произвела впечатление разорвавшейся бомбы.
Первым опомнился Энрике.
– Черт возьми, – вымолвил он, – а я-то думал, чего это он порой бывал таким приветливым?!
Сесилия молчала, прикусив губу. Скелк замысловато выругался вслух: до старика дошло, что в компании кисейных барышень не было.
– Значит, он у тебя, Касси, на крючке, – подытожил сэр Джонатан. – Ты подумала уже, как все лучше обставить?
Очень даже хорошо я об этом подумала.
– Знаете, что на восемь вечера у меня с ним назначено свидание в гостинице "Розмари"?
Ах, вы не знаете гостиницы "Розмари"? Это что-то среднее между отелем и борделем.
Держу пари, что Скелк был бы не прочь туда прогуляться. Свидетелем он будет отличным… лишь бы не набрался слишком пьян.
А в восемь вечера стояли плотные сумерки, и прислуга в гостинице разносила зажженные свечи в трехсвечниках. Черный коридорный докладывал капитану Суаресу, который мерил шагами просторную комнату своего номера:
– Сэр, к вам какая-то цветная женщина.
– Зови, – бросил он коротко. – Эй, погоди! Что за шум и визг в комнате напротив? Их нельзя утихомирить?
– Никакой возможности, сэр, – развел руками лакей. – Там моряк с английского купца, с девочками – гуляет! Хозяин не хотел его сперва пускать наверх, а тот возьми да и высыпи горсть серебра. Ну, хозяин его и пустил, и номер дал какой попросил. Его…
– Ладно, хватит, – оборвал его капитан. – Иди, зови ту негритянку, живо.
Коридорный метнулся бегом. Из-за соседней двери доносились визг и хихиканье, ясно говорившие, что моряк не скучал. Конечно же, это был Скелк с двумя разбитными девицами, подобранными неподалеку. А в смежной с номером капитана комнате тихо, как мыши, сидели мы втроем: Санди, сэр Джонатан и я, и все нам было слышно превосходным образом.
Вот прошуршали мимо накрахмаленные юбки, открылась и закрылась дверь. Минуту или две мы ждали – и вдруг тишина как будто взорвалась: крики, ругань, грохот разбитого стекла и пронзительный визг.
– Караул, помогите! Мой миленький меня бьет! Миленький, за что ты сердишься, никого, кроме тебя, ей-богу!
Крики стали громче: капитан открыл дверь и попытался выставить кого-то из комнаты. Это ему не удавалось. Вопли перешли в рыдания:
– Противный, ну почему ты меня гонишь? Ты сам меня звал!
По коридору уже стучали каблуки, сбегались к месту скандала слуги и любопытствующие. Вот грохнула дверь наискосок, и продребезжал среди гвалта и шума хмельной и развязный голос Скелка:
– Эй, мистер, нельзя же так с бабой, будь она распоследняя потаскушка! Молли, Пэт, ну-ка, свечку сюда, посмотрим, разберемся, за что это мистер обижает подружку! Ежели хорошенькая, то пусть ее идет…
В это время, видимо, появилась свечка, Гром сменился взрывом смеха на фоне жалобных всхлипываний:
– Миленький, какой же ты противный! Ты меня любил, ты подарочки дарил, а теперь видеть не хочешь!
Тихонечко мы приоткрыли дверь и выскользнули в темноту. Света единственно сальной свечи хватало лишь на то, чтобы озарить державшего ее торжественного, принаряженного Скелка, растерянного, дрожащего от ярости капитана и груду пышных оборок у его ног, и груда эта истошно голосила:
– Ну за что меня так, ей-богу, ни на кого кроме…
– Кто это? – спросил шепотом сэр Джонатан.
– Тони Стетсон. Его знают как облупленного в припортовых кварталах. Служит в заведении Паркеров. Не лодырь, трезвенник и честнейший парень, но одна беда: не родился бабой. Я еще утром навела справки: давно знаком с сеньором. Но тот, похоже, не обрадовался старому приятелю.
С солеными шуточками бедолагу подняли – ему досталось здорово – и помогли уйти.
Толпа расходилась – только Скелк с подружками стоял у своей двери, держа свечу, когда из своего темного наблюдательного пункта двинулась по направлению к освещенному кругу.
Капитан смотрел на меня с безнадежной тоской в глазах.
– Проклятая! – прошептал он, – ах, проклятая!
Жестом я приказала удалиться Скелку, что он не замедлил сделать, прихватив обеих девочек и с треском захлопнув дверь. Стало темно.
– Поговорим, сеньор?
Федерико молча открыл дверь в свою комнату. Молча закрыл ее вслед за мною и зажег свечу от курительного фитиля.
– Дон Федерико, – спросила я, – можно считать, что мы квиты?
– Я так и понял, что без тебя тут не обошлось.
– Он вам нравился?
– Думаешь, кто-нибудь поверит ему или тебе?
– Ему или мне – нет, конечно. Но есть почтенный англичанин, что развлекается напротив с двумя почтенными и, кстати, белыми шлюхами, и им поверят всем троим безусловно. Есть конторщик, есть коридорный, есть еще полтора десятка человек, и все они засвидетельствуют не только всю сцену, но и то, что Тони Стетсон – законченная баба, и в таком качестве его знает полгорода.
– Никто не может доказать, что я с ним спал!
– Этого даже не требуется. Важнее другие вещи.
– Какие вещи?
– Одна – сам факт скандала. Даже подозрения в содомском грехе означало бы конец респектабельной персоне из общества. Вторая – что в вашем случае подозрения не были бы беспочвенными.
– Никто ничего не докажет, потому что никто ничего не знает.
– Если никто не знает, откуда же знаю я?
– Что ты-то знаешь?
– О, несколько пикантных вещей. Во-первых, белошвейку Линду, которая на поверку оказалась портняжкой Кандонго. Портняжка сбежал и жил в Эскамбрае с нами в одном лагере.
Тут-то стало заметно в свете свечки, как переменился в лице капитан. Кулаки его сжались.
– Ты не сможешь его найти. А даже если найдешь, его показания не будут считаться действительными. Раб не может давать показаний против хозяина.
– Положим; да ведь слухи-то все равно поползут. Ну, а хорошенький беленький сиротка Вальдес – он-то вам не раб.