Санди сделал все, чтобы показаться изменившимся в лице – притворщик он был никудышний – и потер себе подбородок как бы в раздумье.
– Сеньоры, – спросил он, – вы расположены продолжать игру или ее закончить?
Дон Федерико промолчал, но дон Фернандо отвечал очень живо:
– Зависит от вас, господа; что до меня, считаю безумием кончать игру, когда идет удача.
– Но она может и отвернуться, дружище, – мягко заметил капитан.
– Пустое! – отмахнулся кузен. Последнее время мне везет. К тому же мне ужасно любопытно поглядеть на вашу красотку. О ней говорит вся Гавана. Я видел ее мельком вчера – она ужасно напомнила мне одну мою рабыню, сбежавшую – дай бог памяти – лет двадцать назад.
– Восемнадцать – поправил Суарес, – я служил тогда в жандармском управлении в чине лейтенанта и помню, как ты не давал покоя всем нам, требуя разыскать пропажу.
– Не хватало нам связываться с беглыми! – проворчал сэр Джонатан. – Она принадлежала покойному Адриану Митчеллу, моему приятелю и компаньону в нескольких делах. Три года назад Санди приобрел у его вдовы эту красотку, а леди Александрина говорила, что купила ее на Ямайке еще малышкой.
– Сейчас ее малышкой не назовешь, – заметил кто-то из зрителей. – Говорят, в ней едва ли не семь футов роста?
– Бессовестно врут, – заметил Санди, – ровно на полфута меньше, и то если считать с прической… Если позволите, господа, я за ней схожу.
– Поторопись, – сказал недовольно старший Мэшем, – она, наверно, досматривает пятый сон и битый час ковыряться будет с тесемками и булавками.
Я дожидалась на третьем этаже, сидя как на углях.
– Боишься? – спросил Санди.
Нет, я не боялась. После того, как мы превратили из врага в союзника Федерико Суареса, я уже не боялась ничего. Но ожидание затянулось, а кто бы знал, как оно изводит!
За чашкой горчайшего кофе мы выдержали приличествующую паузу и, не торопясь, спустились вниз.
Я чувствовала, что напряжение моей Силы, словно облако, плывет вокруг и впереди меня по лестнице… в дверях… в прокуренной, несмотря на открытые окна, зале.
Я обвела эту залу взглядом с порога – и заметила, как стихли разговоры, как мало-помалу зашевелился праздный, любопытный люд, поворачивая головы, вставая, подходя, – сорванные с места зеваки образовали живой коридор, по которому я шла в дальний конец помещения, в угол у открытой ставни.
Мужчины у столика все встали мне навстречу. По статусу они вовсе не обязаны были это делать. Но я знала, что должна быть королевой, и мысленно приказала им встать.
Энрике подвинул стул, я поблагодарила кивком свысока, но не торопилась садиться.
Картинно оперлась о спинку рукой, размахнула веером слоями нависший дым, улыбалась и оглядывала всех, сверху вниз, как привыкла в последние дни, и чувствовала, что у меня глаза блестят (ярче, чем любой из камней, что были на тебя наверчены, – так сказал старший Мэшем, а он не был склонен к преувеличениям).
Вся сцена строилась в расчете на одного зрителя, и этот зритель был сражен наповал.
– Сандра! – сказал он сипло, растерянным фальцетом. – Провалиться мне на месте, лопнуть мне, это Сандра. Где ты была, о господи? Как ты попала к этому парню?
– После многих мытарств я вернулась к законным владельцам, – отвечала я посмеиваясь, – вы же помните, что я была краденой рабыней в тот момент, когда вы меня приобрели? А когда мистер Александр упросил хозяйку уступить меня, думаете, я была против? Ничуть; я не видала хозяина лучше.
– А где же дурак, мой конюший, что бежал с тобой?
– Кого это интересует? Ищите его, если хотите. Мне нет дела ни до него, ни до вас.
Ах, как это его укололо! Даже усы встопорщились, а губы сжались в черточку.
Отвернулся от меня и начал разговаривать с Санди:
– Сеньор Мэшем, вы являетесь законным владельцем этой черной?
– Куда законнее, – отвечал тот, устраиваясь, – у меня и купчая сохранилась.
– Могу предложить сделку. Вы ничего мне не проиграли, но эта женщина переходит в мои руки. Мне не нужны ее побрякушки, отдайте ее мне в костюме Евы, и мы в расчете.
По залу пробежал сдержанный ропот.
– Ну, нет, – отвечал Санди, – или все, или ничего. Или я отыгрываюсь, или теряю все вместе со своей красавицей. Дай-ка руку, Касси!
Он снял у меня с безымянного пальца правой руки кольцо с большущим алмазом. Хоть старый еврей и не советовал их носить, один я припасла особо для этого самого случая.
– Моя ставка! Прошу убедиться, господа, эта вещь стоит денег. Я имею законное желание отыграться, и я не наделал долгов. У меня есть, что поставить. Если сеньор Лопес вздумает сейчас уйти, не дав возможности отыграться – он поступит бесчестно, и вы все свидетели этому.
Санди начал игру – и выиграл. Следующую ставку он проиграл, но потом взял три или четыре подряд, потом еще одну проиграл и несколько выиграл.
Я сидела по правую руку Санди – между ним и капитаном, – и могла внимательно рассмотреть бравого кабальеро. Прошедшие годы оставили свой след на нем, кажется, сильнее, чем на мне: куда что девалось! Светло-русые волосы поредели, рыжие усы поседели, в глазах читались смутно скука, зависть, злость и вместе с тем какая-то странная лихорадочная надежда. Ему становилось тошно жить по заведенному порядку из выигрышей и проигрышей. Но если он ни на что другое не был способен даже в молодости, разве можно было надеяться, что кто-то со стороны – пусть даже я – сможет заполнить зияющую брешь в душе, огромную злую пустоту? Я не видела резона даже пытаться, – я не считала себя обязанной этому человеку ни в чем, ни на каплю, хоть он и был отцом моего сына. Он высасывал кровь и силы из всех, кто его окружал, смолоду, а к старости оказалось, что он и сам себя съел – вот так-то!
К шести часам утра, когда за окнами начало едва заметно сереть, а из патио стали доноситься голоса прислуги, дон Фернандо Лопес проигрался дотла. Он спустил и то, что выиграл в первую половину ночи, и то, что имел с собой, и имение, и конный завод – все, за исключением каких-то крох. Когда он поднимался из-за стола, глаза у него были мутные.
– Ну, баста, – сказал Санди. – Господа, после такой ночи недурно было бы подкрепиться. Милости прошу ко мне наверх: мои бездельники найдут, что собрать на стол. Вот тебе твое колечко, Касси. Прости, что пришлось его одолжить. Оно оказалось счастливым, видишь!
Я незаметно подтолкнула его к выходу. Я знала, что дон Фернандо вспомнит о том, что могло бы стать его козырем, и не хотела, чтобы это произошло при посторонних.
Зевак, толпящихся у стола с крупной игрой, еще хватало, несмотря на поздний (или ранний) час.
В номере Флавия прикорнула прямо на диване, укрывшись моей кашемировой шалью. Я рухнула на нее без сил и почти без сознания:
– Скорее ослабь мне шнуровку, иначе я умру!
В обморок падать было не время. Для свежести плеснула в лицо холодной водой, и, не стучась, зашла в соседнюю комнату, где невыспавшиеся камердинеры наспех накрывали стол с бутылками и холодными закусками, и откуда-то со стороны тянуло запахом такого кофе, что кружилась голова.
Санди радушным хозяйским жестом приглашал гостей к столу. Пятеро мужчин как раз усаживались, когда я появилась из боковой двери и привычным движением заняла галантно подставленный стул по левую руку молодого англичанина.
Едва устроившийся на своем месте сеньор Лопес вскочил с видом негодования:
– Господа, это нарушение всех правил!
– В чем дело, сударь? – осведомился Санди.
– В том, сударь, что невозможно черным и белым сидеть за одним столом: это оскорбление нашей расы. Федерико, я не понимаю, разве тебя это не трогает?
Англичане могут думать об этом что угодно, но мы – испанцы, и это задевает наше достоинство.
– Я считаю, кузен, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Что бы я ни думал на этот счет, я промолчу и тебе посоветую сделать то же самое.
– Но эта черная – она преступница! Да, я купил ее, не зная, что она краденая.
Но знаете, господа любезные, при каких обстоятельствах она сбежала из моего дома?
Размозжив двумя пулями голову тетке моей жены, между прочим, Федерико, она была твоей теткой тоже!