Но в этот момент раздался вполне реальный стук в дверь. Все мы обернулись в её сторону, вскакивая со своих мест. Шмель разразился лаем. И сказка моя прервалась.
***
Слава.
Я ни разу, кажется, не говорил Марьяне о своей матери. Уже давно. А если и говорил, то не помню, значит – не заметил даже. Потому что изо всех сил старался этого не делать, и не думать о маме, тоже. Чтобы не делать больнее ни себе, ни Марьяне. Пусть они с сестрой не особо и общались… Но я знал, как Марьяна переживала и сомневалась из-за меня.
Она не готова была к детям. Ни к своим, ни к чужим. Брать надо мной опеку было подвигом для неё. И я бы её даже зауважал за это, если бы прошло ещё чуть больше времени. И если бы мы не попали в другой мир, где я увидел, как она безропотно и с охотой начала возиться с целой кучей беспризорников. Когда в нашем родном мире я один уже являлся для неё проблемой и преодолением себя и своих страхов!
Но ничего, я всё понимаю, выбора у неё здесь действительно не было. Она хорошая девушка, Марьяна не могла бросить целый дом детей на произвол судьбы.
И меня не забыла при этом. Мы как-то… сдружились даже. И я вновь начал смотреть на неё иначе, и может быть зауважал бы за всё. Если бы не нашёл на полу в холле ключик – наш с мамой талисман.
Талисман, которого здесь никак не могло быть!
И всё, дальше помню происходящее, словно в тумане.
Помню свои мысли, что пульсом гремели в висках: Марьяна меня обманула! Скрыла, что мама на самом деле здесь. Не знаю, как, не знаю даже, возможно ли это, но раз талисман наш в этом мире, то и мама!
И я убежал.
Вот так глупо, просто невероятно глупо. Не взяв ни еды, ни запасной тёплой одежды, ничего.
Пришёл в себя, успокоившись, только в сердце города между разрушенными каменными стенами. Отдышался, сев прямо на землю, и понял весь масштаб своего поступка…
А назад – никак.
Ну уж нет! Как это будет тогда выглядеть?
Ладно, может быть – по-взрослому. Вспылил, остыл и всё исправил, пришёл бы на спокойный разговор.
Но я… не мог. Не смог себя заставить.
Обида на Марьяну грызла и ела меня изнутри. Даже если чуда нет и моей матери уже не существует, не то, что нет в этом мире, то всё равно! Тётя должна была отдать мне вещь, напоминающую о матери. Просто обязана была!
Не вернусь – решил я, и продолжил свой путь.
Я ночевал в сарае одного из домов, зарывшись на ночь в сено. Ел сухие ягоды чёрной рябины (мне не понравились), после нашёл замёрзший куст винограда. Чёрные гроздья оказались наполовину испорченными, но ягоды, уцелевшие на них, были сладкими.
И я продолжал идти, думая уже о том, как бы отыскать для себя убежище рядом с колодцем и, может быть, каким-нибудь садом… В идеале – найти погреб с припасами или что-то подобное. И можно было бы жить. На зиму как-нибудь запастись дровами, ветками и всякими досками, чтобы топить печь, найти в ближайших домах чью-то тёплую одежду…
В общем, планы на будущее потихоньку складывались в моей голове, а на ресницах то и дело противно поблёскивали слёзы. Потому что я знал, как сглупил, так некрасиво и некстати вспылив.
Но случилось неожиданное, что перебило все мои страхи, сомнения и сожаления, вытеснив их.
Уж не знаю, какими дорогами я шёл, что за такой короткий срок сумел убежать далеко от приюта, но оказался, если судить по местности и приближённой лесной полосе, едва ли не на окраине.
Домов здесь меньше, они ниже, песочного цвета, и дороги между ними разбитые, все в колдобинах. Деревьев, в том числе полу-сгоревших – наоборот больше. Как и сухих кустарников и вьюнков, что оплетали целые стены и крыши тех жилищ, которые уцелели.
И тишина…
Как ни прислушивайся – тишина.
По спине пробежали мурашки. А затем, видимо, я слишком старательно начал прислушиваться, потому что разобрал вдалеке… плач.
Разобрал и не смог уже понять, воображение то моё, песнь ветра или действительно плачет кто-то.
Но, собрав волю в кулак (мужчина я или нет, в конце то концов?) зашагал вверх по дороге, вздрагивая от нарастающего звука, что то угасал, то звенел всё громче.
И вот, спрятавшись за огромным дубом, я уже выглядывал на попавшую в ловушку девочку.
Чёрные волосы распущенны, глаза, то ли синие, то ли чёрные, огромные и мерцают, отражая тусклый, белый свет дня. Плащик порванный и грязный, под ним такие же штаны и драная грубая рубаха.
Если б не волосы, не понял бы издали, что девчонка.
Она висела вниз головой, подвешенная за ногу, а верёвка покачивалась на ветви такого же дерева, как то, за которым я скрывался.
Внизу, протягивая к бедняжке руки, бегали и причитали ещё четверо детей. Малявки, лет семи, не больше, мальчишки три и белокурая девочка. Худющая настолько, что смотреть на неё было страшно, мне всё казалось, что она упадёт и сломается…
Глубоко вздохнув, я вышел на свет.
– Эй, – позвал и все тут же разбежались, кто куда, – вы её обижаете или помочь хотите?
Нет, ну а что, мало ли… Я здесь уже ничему не удивлюсь, лучше разобраться в ситуации подробнее, чем освободить пленницу и обнаружить, что она, к примеру, превращается в опасного монстра и дети от неё наоборот защищались.
Драконы в этом мире водятся, маги и жрецы – тоже. Я наверняка о многом и многих ещё не знаю!
А девочка, покачиваясь на ветру из стороны в сторону, кривясь от боли в лодыжке, на которой затянулась петля, молчала, разглядывая меня серьёзным и внимательным взглядом.
Ответ мне пришёл от белокурой худой девчонки, которая выступила из-за сухого колючего кустарника.
– Помочь, конечно… Искра сюда за едой пробралась, а гады те ловушки на нас поставили!
– Что ещё за гады? – нахмурился я, тут же напрягаясь.
Девчонка пожала острыми плечиками.
– Тут двое взрослых живут, уже дней семь. Вроде как отбились от своего отряда, что во вражеские земли отправлялся. Отбились и, кажется, не против задержаться!
– Отлавливают нас, – подошёл к ней один из мальчишек, мурзатый весь, с короткими русыми волосами и ладошкой почесал свой курносый нос, – словно дичь.
– Хорошо хоть о наших припасах не знают, – добавила девчонка, что слышать от неё, учитывая внешний вид, было странно. – И об убежище… А она, – кивком указала на попавшую в ловушку, – нас не выдала! Никто из взрослых не знает, где мы живём.
Дослушивал я это уже по пути к пленнице и, ловко ухватившись за ветку, подтянувшись, забрался за дерево и добрался до узла верёвки.
– Ясно… Я сейчас развяжу, а вы ловите, – сказал мальчишке и тот, кивнув, тут же позвал остальных.
Я правда старался, чтобы мелкая не упала, хотел, развязав, верёвку придержать, но не ожидал, как заскользит она в ладонях, сдирая мою кожу до крови… Аж жжённой кожей запахло!
И молчаливая пленница рухнула прямо на кучку ребятни, протягивающей ей руки в надежде поймать.
Ой, и крик поднялся!
Закрыв ладонями уши, пачкая в крови свои волосы, я сам чуть не соскользнул с дерева.
– Живы?! – спустя секунду, свесился с ветки, сам едва не воя от жгучей боли в руках.
В ответ – плач. И мальчишка с выпачканным лицом, помогая молчаливой подняться, запрокинув голову, ловя мой взгляд, ответил:
– Кажется, мы Ане что-то сломали.
– Нога болит, – прохныкала она, потирая свою худющую (двумя пальцами обхватить мог бы!) ногу. – Очень болит!
Делать нечего, спрыгнув на землю, я поднял её и вздохнул.
– Куда идти-то?
Хотелось поспешить, сталкиваться с какими-то взрослыми желания не было.
Мальчишки сориентировались быстро. Ни капли подозрения ко мне! Словно то, что я тоже ребёнок, являлось пропуском в их «тайный клуб». И они побежали вперёд к узким уточкам, показывая мне путь, пока Аня тихо хныкала на моём плече.
Искра, если я правильно понял, как зовут немую девочку, брела, припадая на одну ножку, за нами на некотором расстоянии.