- Да? Да ты из собственной шкуры сейчас вывернешься, чтобы не отвечать на мои вопросы. Слушай сюда, юнкер, ты меня знаешь. Я все равно найду след и, если ты или кто-то из твоих родных окажешься виноват, сделаю так, что вы будете бежать отсюда, теряя портки!
- Я ума не приложу, о чем ты твердишь!
- Моя внучка в беде, - отрезала Магда. - И, если ее сожгут на костре, как ведьму, ты отправишься следом за ней.
Она поставила бокал на стол и встала.
- Ты меня понял, - утвердительно сказала старуха, и Матильда сжала кулак. Дед должен был сейчас показать ей, где раки зимуют, а не стоять столбом как Глупый Петер! - И приглядывай за своей внучкой... Она из тех, кому легко обернуться волчонком, а с твоей заботой это легче легкого.
- Не твое дело, - опять пробормотал дед. Он оперся на стол кулаками, исподлобья глядя на крестьянку, которая смела угрожать ему. Матильда мысленно приказала ему проучить старуху, но он ничего не делал, хотя сам всегда твердил, что в ответ надо удар надо бить без размышлений. Старуха скользнула по ней взглядом, пока шла к дверям, и девочка задержала дыхание, пытаясь слиться с тенью; гостья, кажется, не заметила ее и не поменяла презрительного и высокомерного выражения лица, даже когда дед крикнул ей вслед убираться.
Выйти Матильда не посмела, поскольку дед с размаху скинул латунный бокал на пол, и тот погнулся, жалобно и глухо звякнув. Она видела, как старый барон с размаху сел в кресло, где только что была гостья, рванул пуговицы на старом дублете, и часть из них покатилась по полу, проваливаясь в щели между старыми досками. Дед потер сердце, недобро хмурясь, а затем заревел на весь дом, подзывая к себе слугу.
- Немедленно в деревню, - сказал он, заикаясь от еле сдерживаемой ярости. - Узнай, что там произошло! Готовь мое платье и церемониальный меч. Матильду не выпускать! Держать ухо востро!
Матильда тихонько выбралась из своего укрытия, прижимая к груди туфли. Пригибаясь, она пробежала вверх по лестнице, ужасаясь тому, что будет, если дед ее заметит. В своей комнате она отдышалась и легла на постель, что было ей строго-настрого запрещено. Невозмутимый паук ткал под потолком паутинку, и ему отнюдь не мешал ни грохот снизу, где что-то разыскивал дед, ни суета двух слуг в соседней комнате. "Я бы не стала так лебезить перед той крестьянкой, - сказала ему Магдалена про себя. - Я бы и перед курфюрстом не испугалась, и перед самим императором". Она закрыла глаза, представляя, как выслеживает таинственную женщину, и не заметила, как задремала.
На ее счастье, она успела проснуться и вскочить на ноги прямо перед приходом деда. Барон фон Ринген, уже спокойный, переодетый, но по-прежнему злой, не обратил никакого внимания на смятое покрывало, и у Матильды отлегло от сердца.
- Ты не испугалась? - спросил он заботливо и потрепал ее по щеке жесткой рукой.
- Нет, дедушка. Кто это?
- Так, - дед еле заметно приподнял плечо, и это означало, что он не собирается отвечать на этот вопрос. - Не будь чересчур любопытной, Матильда.
Он неожиданно присел и обнял ее, упершись подбородком ей в макушку.
- Что случилось, дедушка?
- Ничего... Не беспокойся ни о чем, чтобы ни случилось. Я всегда буду рядом, Матильда. И никто не посмеет тебя обидеть. Никто не перейдет мне теперь дорогу, - он бормотал эти слова над ее головой, и Матильде стало неловко. "Это я уже должна защищать тебя от обид, дедушка! - чуть было не воскликнула она. - И, клянусь, я сделаю это". Но она, конечно, ничего не сказала и лишь обняла его в ответ, размышляя о том, что и как сделает, чтобы помочь ему.
"И заскорбев да ринувшись в погоню увидели мы кости и кровь ваша милость что напугало нас до невообразимости поскольку зверь должен быть слишком крупным чтобы оставить след зубов таких размеров барон фон Ринген милостиво согласился передать расследование в руки пресвятой церкви услышав наш глас что не может быть это делом рук человеческих а токмо дьявольских..."
- Хватит, хватит, - остановил чтеца епископ, воспользовавшись мгновением, когда тот запнулся, чтобы перевести дух. - От этого правописания у меня болит голова... И, как обычно, не обошлось без дьявола. Без этого старого проходимца не обходится ни одного прошения ко мне, будто церковь - не церковь, а сборище святых волхвов, которые умеют творить чудеса. Да, да, я помню, Руди, что вы не одобряете, когда я так говорю, - обратился он к собеседнику в углу, сидевшему неподвижно, как статуя. - Будь мы так сильны, как они думают, мы бы давным-давно отогнали турок с наших земель, освободили бы наши города и принесли бы знания и веру всякому народу на этой земле.
- Вы считаете их просьбу глупостью? - тихо спросил его собеседник.
- Глупостью? Разумеется, нет. Но я не вижу здесь ничего, с чем мог бы справиться самый заурядный священник: успокоить людей, обратиться к правителю этой земли за солдатами... Кстати, где все это происходит? - живо поинтересовался он у писца, но тут же махнул рукой, унизанной перстнями. - Нет-нет, не отвечай, не надо. Я не собираюсь туда никого посылать, равно как и передавать письмо дальше.
- Что если у этого правителя нет солдат? - прямо спросил епископа Руди. Монашек, читавший прошение, взглянул на него, некрасиво открыв рот. - На нашей земле шло много войн в последнее время, и не всякий курфюрст и граф может похвастаться разумом и умением воевать с малыми потерями.
- Эк вы их, Руди! - заулыбался епископ, и на пухлых щеках появились ямочки. - Вам повезло, что вас не слышит никто из сильных мира сего и никто здесь не донесет на вас. За такие слова можно оказаться в каменном мешке.
- Я знаю, - без улыбки сказал Руди. - Трусы всегда мстительны. Но если я чувствую запах дерьма, я не буду называть его ароматом.
- Ай-ай, - покачал головой епископ и тревожно добавил. - Представляю, что вы думаете обо мне!
- Разве только то, что вы чересчур любите свои маленькие удовольствия, епископ.
- Это правда... - он достал из-за пояса маленькое зеркальце, украшенное драгоценными камнями и украдкой посмотрелся в него. - В молодости я был преисполнен рвения стать аскетом, знаете ли. Но год проходит за годом, и я все больше понимаю, что жизнь сделает нас аскетами и помимо желания: старость, болезни, бедность... Какой смысл отказывать себе в маленьких радостях?
- Потому что дух становится тверд без них. Жены, дети, имущество, - ровно перечислял он, - все это заставляет человека бояться. А человек не должен бояться ничего, чтобы прожить жизнь достойно.
- Не достойно! Не достойно! - вскричал епископ. - Жить надо праведно, друг мой. Впрочем, мы никогда не могли сойтись с вами в этом вопросе.
Руди еле усмехнулся и наклонил голову в знак согласия.
- Вы улыбаетесь, потому что не знаете этих людей, - наставительно сказал епископ. - Мне писали, что это один из самых диких уголков в Европе - густые леса и болота, дикие звери! Они не знают ни цивилизации, ни книг, ни музыки, ни театров - ничего, кроме Господа! Если вы можете себе представить дремучесть столетней давности, помноженную на страх, так это там. Одна-единственная церковь на отшибе, мой друг! Они выживают только благодаря тому, что рядом почтовый тракт, иначе... - он покачал головой. - Там даже разбойники не водятся, хотя казалось бы!
- Прелестное место, разве нет? - заметил его собеседник. - Там хорошо наставлять людей на путь истинный.
- О, - епископ махнул рукой, - это занятие неблагодарное.
- Вы слишком к ним добры. А я бы не отказался туда съездить, посмотреть на них. И барон фон Ринген... Мне кажется, когда-то я знал одного. Он был родом с востока, если мне не изменяет память.
- Вряд у вас получится возобновить с ним знакомство, - епископ устал и откинулся на спинку кресла. - Я слышал, что он очень и очень нелюдим. Живет охотой, никогда не бывает при дворе, самодур, но к крестьянам, впрочем, добр... Он приехал сюда около двенадцати лет назад, и только вы говорите, что знаете его! Что ж, мне даже любопытно поглядеть, что из этого выйдет, если он примет вас!