Легкая деревянная дверь, ограждавшая его жилище от чужих взглядов, теперь валялась на траве, повсюду были разбросаны обломки чего-то, в чем он смутно узнавал свои пожитки.
— Что здесь происходит? — высокомерно поинтересовался охотник, презрительно оглядывая собравшуюся толпу.
Под его холодным взглядом селяне неуверенно поежились, подозрительно переглянулись, но не разошлись и не проронили ни слова.
— Что здесь происходит? Я вас спрашиваю! — уже кричал он, своим глухим вибрирующим голосом.
Толпа всколыхнулась, расступилась, как поток, и тут же сомкнулась обратно за спиной древнего сгорбленного старика, нашаривавшего путь концом посоха, и мальчика, на боку которого висел большой кожаный барабан, едва ли не больше его самого.
— Ты лучше объясни нам, что происходит, — велел шаман, но так как Сумеречный Волк хранил молчание, продолжил: — Где ты был, охотник?
— На охоте, — ответил он, бросив к ногам шамана связку фазанов.
— Врешь.
Мужчина молчал. Шаман швырнул что-то к его ногам. Серебристо-зеленый шарик прокатился по земле и грустно звякнул, ударившись о камень. Холод, сдирающий кожу, пробежал по спине Сумеречного Волка. Откуда? Откуда старик узнал? Или этот облезлый лис только прикидывается слепым?
— Я скажу, что ты делал. Ты встретил лунную ведьму.
На миг исчезли все звуки, толпа задохнулась в ужасе.
— Нет, — решительно произнес Сумеречный Волк. Не верилось ему, что девочка — лунная ведьма.
Всем известно: коль встретил ведьму — быть беде. Иссушит, изгложет тоска, не будет день мил, будешь рыскать впотьмах в поисках ночной колдуньи, пока не встретишь погибель. Но даже если все же найдешь волшебницу — не вернешься уже, погубят тебя они, изведут или животным диким бросят. Не ведьма она.
— А это у тебя откуда? — шаман шагнул ближе и брезгливо нашарил концом посоха фонарик.
— Подарок.
— Так ты еще и подарки от ведьм принимаешь? — яростно возмутился старик, побагровев от такого непотребства.
Осуждающее перешептывание, подобно шторму нараставшее с каждой секундой, грозило перерасти в бурю гнева, но шаман воздел руки, призывая всех к тишине. Его ученик торжественно забил в свой барабан. Палочки тяжело, глухо ударялись об упругую кожу, от каждого удара на сердце становилось все тяжелее, казалось, что эта непосильная ноша прижмет его к земле, и невозможно будет уже подняться.
— Охотник, называвший себя Сумеречным Волком, ты совершил поступок, через который великие несчастья и зло могут проникнуть в наше селение, а потому ты будешь изгнан. И вовек не найти тебе дороги к людскому жилью, а даже если и найдешь — будешь ты для всех призраком, неосязаемым и бесплотным. Куда бы ты ни шел — нигде не встретишь ни души. Нет теперь тебе имени, и нет пристанища.
Голос слепого шамана сплетался с тугой дробью барабана, окутывая разум того, кто еще несколько мгновений назад звался Сумеречным Волком, выжигая в сознании огненные знаки.
Кажется, он кричал…
… нет, скорее, рычал, как дикое животное.
И вскоре очнулся.
Он лежал на голых камнях. Солнце еще только вставало, но даже в предрассветной полутьме он понял, что находится невероятно далеко от селения, и что вокруг невообразимо пусто. Никогда… никогда больше он не увидит… не услышит… Он кричал, выл, о камень сдирал руки в кровь, полный бессилия. И только горное эхо смеялось над ним.
Сколько он себя помнил, всегда была дорога, его единственный и самый верный спутник. Даже луна, на которую он теперь мог смотреть часами, порою изменяла ему, не показывая своего лика, но дорога, она всегда оставалась с ним. Сменялись леса, чередовались холмы, проносились воды рек и озер да нехотя приближались горы, менялись они, менялось их настроение, и лишь настроение дороги оставалось прежним, где бы она ни пролегала.
Теперь его взгляд был почти всегда прикован к небу, к деревьям, к полям и лугам, чтобы хоть как-то заполнить исходящую ядом пустоту, с каждым днем все больше разъедавшую сердце.
И уже не оставалось сил терпеть это дальше.
Но ничего — конец не заставит себя долго ждать. Иначе быть не может, он ведь нашел дорогу в те места, откуда его насильно вырвали, заставив так долго скитаться.
Дрожа от холода, старик устало прислонился к дереву. Все тело вопило от боли, и не было уже сил идти дальше. Но как всегда — едва стоило присесть на минуту, стало мерещиться, что там, впереди, за следующим поворотом дороги находиться место, куда он так отчаянно рвался.