— Неловко будет, если О'Флаэрти умрет папистом. — цинично заметил старый Блай, — по уставу в Королевской ирландской артиллерии должны служить протестанты.
— В нашем полку такого произойти не может, сэр, — высокомерно отозвался генерал. — Но я вот о чем говорил: если уж ссора приключится… наконец отъехали… если приключится, говорю я… ого! Ну и галоп, аж земля трясется, разрази меня гром! Добром это не кончится… — И после паузы: — И… и… насчет того, что вы сказали, знайте: в нашем полку никто не умрет папистом… Так не бывает… и никогда не бывало… Это была бы низость, сэр, а О'Флаэрти — джентльмен; нет, это невозможно. — Генералу вновь вспомнилась мисс Бекки, которая не могла спокойно говорить о Пороховом заговоре, восстании 1642 года и вообще об иезуитах{69}; слегка возбужденный, он продолжил: — Так я о поединках, сэр, пусть они и вошли в обычай…
— Что бы стало с обществом, если бы их не было, хотел бы я знать, — с ухмылкой прервал его Блай.
— Пусть они и вошли в обычай, сэр, но не можем же мы сидеть и говорить спокойно: так и должно быть, в самом деле, не можем.
— Ваша сестра, мисс Бекки, сэр, также высказывается по этому поводу с большой решительностью.
— А! Ну разумеется, — заметил Чэттесуорт невинным тоном и слегка закашлялся. Блай, это мрачное путало, улыбнулся, глядя в подзорную трубу, он знал, чем вернее уязвить старого вояку. — Вот я и говорю… ну да!.. Они разобьются, не иначе… и… и, знаете… похоже, все кончилось… так что, дорогой полковник, мне пора, и…
Еще один долгий взгляд, и генерал спрятал бинокль, оба в задумчивости зашагали обратно. Внезапно генерал проговорил:
— Я все думаю… не может такого быть… понимаете, если бы у патера были такие намерения, как вы говорите, Паддок не допустил бы его в карету… Паддок хороший офицер и знает свой долг.
Прошло несколько часов, и, спешиваясь у артиллерийских казарм, генерал Чэттесуорт, к немалому своему удивлению, завидел Паддока и О'Флаэрти, которые медленно прогуливались по улице. О'Флаэрти ступал нетвердо и был явно не в своей тарелке. Генерал ответил на приветствие и недоуменно уставился на фейерверкера: он никак не мог понять, куда же, в какую часть тела пришлось ранение и как доктора умудрились поставить пострадавшего на ноги так быстро.
— А, лейтенант Паддок. — Улыбка генерала показалась Паддоку многозначительной. — Доброго вам вечера, сэр. Доктор Тул где-нибудь поблизости, или, может быть, вы встречали Стерка?
— Тула нет, сэр.
В надежде, что хотя бы по случайности у Паддока сорвется с языка что-нибудь интересное, генерал вовлек его в беседу и пригласил следовать за собой.
— Не окажете ли вы мне честь, лейтенант, отобедать сегодня вечером у меня? Придут Стерк, капитан Клафф и тот самый изумительный мистер Дейнджерфилд, о котором мы так много слышали на приеме в офицерской столовой. Пять часов не слишком для вас поздно?
Паддок зарделся, уверил, что нет, и с глубоким поклоном принял приглашение своего командира. Надобно сказать, что чувство, которое влекло его в Белмонт, правильней всего обозначить эпитетом tendre;[19] в альбоме Паддока имелось немало очаровательных стансов всевозможных размеров и форм, где то и дело встречалось имя Гертруда.
— И… вот что. Паддок… лейтенант О'Флаэрти… мне… мне показалось… а вы как думаете? — На испытующий взгляд генерала ответа не последовало. — Мне показалось, что вид у него какой-то не такой — он не болен?
— Он был болен, и не на шутку, еще сегодня днем, генерал: внезапная атака…
Генерал вгляделся в пухлое, полное важности лицо Паддока, но взгляд этот не сказал ему ничего любопытного. «Он был все же ранен, так я и знал, — подумал Чэттесуорт, — но кто его лечит, и почему он уже на ногах, рана была серьезная или пустяк, царапина, и где же она, где?» Эти вопросы так и рвались наружу, и последний из них генерал задал-таки вслух, как бы невзначай:
— Говорите — атака? Где же, скажите, Паддок, где?
— В парке, генерал, — не кривя душой ответил Паддок.
— Ах, в парке, вот как? Но я имел в виду часть тела — плечо, к примеру, или…
— Двенадцатиперстная кишка — так объяснил доктор Тул; это вот где, генерал. — И лейтенант ткнул себя под ложечку.