- Что тебе от меня нужно? - спросил я прямо, решив не уподобляться ей в кривляньях и дурацких намеках.
- Ничего, - пожала она плечами, но избавить меня от своей гримасы не удосужилась.
- Тогда не мешай мне.
- Почему ты не хочешь обратить на него свое драгоценное внимание?
- О, Господи... Дай мне сил. Ну, пожалуйста? - взмолился я, добравшись взглядом до деревянного бруса на потолке.
- Я не верю в то, что он совсем тебе не нравится, Томас, - вдруг посерьезнела Ева и наклонилась к моему лицу. - Ты притащился сюда со своими бумажками специально и утренних смен себе наставил тоже специально. И пялишься ты на него, как рождественский гусь на яблоки.
Закончив тираду, она отпрянула, но оглянувшись на занятого письмом Билла, дала продолжение своим мыслям:
- Даже мама заметила, что после вашей прогулки до утёса, тебя будто подменили. Ты торчишь тут днями и ночами, дергаешься от звуков дверного колокольчика... Ты запал на него, Том Трюмпер, признайся.
На секунду мне показалось, что вся моя одежда содрана, а сам я выставлен посреди многолюдной площади ради потехи. Осознав же всю степень серьезности предъявленного мне обвинения, я уронил голову на грудь и зашелся в конвульсиях бесшумного смеха.
- Хорошо, - немного успокоившись, я таки решился на этот, приправленный абсурдом диалог. - Если представить... Чисто гипотетически допустить твою правоту, то что это меняет? Он допишет свой роман и укатит обратно в Берлин. Да и вообще, с чего ты взяла, что его интересуют мужчины?
- А это так важно? - изогнув бровь, Ева переняла мои оборонительные позиции. - Ты до своего Йена тоже только с девочками обжимался. У вас это, видимо, воздушно-капельным путем способно передаваться.
- Не язви, - твердо попросил я, поняв, что и без того пустой разговор, сворачивает в нежелательное для меня русло.
- Я просто хочу понять, что он с тобой сделал?
- Он ничего со мной не делал, Ева! - ещё жестче отрезал я, но сестра меня не слушалась.
- Что с тобой, Томас? За тобой девчонки в школе толпами бегали и мне проходу не давали, уговаривая с тобой познакомить. А потом, появился это Йен!
Я молчал и терпеливо выслушивал льющийся из уст сестры эмоциональный поток, ощущая очень странное, непривычное для себя внутреннее волнение.
- Посмотри же ты на себя? - Ева перешла на шепот, от которого стало не по себе еще больше. - Чего ты боишься, Том? Или думаешь, он ещё вернется?
- Прекрати.
- Я просто хочу, чтобы ты был счастлив, - теплые ладони легли на замок из моих пальцев и крепко его сжали.
- Я счастлив, Ева, - спокойно произнес я и разомкнув руки, взял в плен тонкие кисти. - У меня есть ты и есть Марта. Есть это место, созданное нашими отцами. Я счастлив. Очень.
- Это вот здесь, - вырвавшись, её пальцы легонько стучали по моему лбу. - А как же здесь, Том?
Опустившаяся ладонь легла на мою грудь, вынудив затаиться и слушать торопливые удары собственного сердца.
- Знаешь, когда я была помладше, - убрав руку, она выпрямилась и оттолкнувшись от стойки, вознамерилась уйти, - то очень часто жалела о том, что ты мой брат.
Ухмыльнувшись, я смотрел в след мотающемуся из стороны в сторону рыжему хвосту и никак не мог избавиться от дурацкого ощущения, очень сродного тому, как если бы меня вдруг уличили в воровстве.
Обладая взбалмошным характером и излишней впечатлительностью, Ева редко фильтровала приходящие ей на ум заключения, не раз оказываясь по этой причине в глупых и нелепых ситуациях. Однако сейчас, мне казалось, что сестра только что орудовала здесь острым скальпелем, умело вскрыв мою оболочку, в моем же присутствии. Как всегда утрированные, её мысли всё же текли в правильном направлении и я отчасти готов был с ней согласиться.
Во мне действительно что-то изменилось по отношению к этому парню. Это было тонкое и едва уловимое чувство, которое меня преследовало, не поддавалось контролю и послужило плодородной почвой для Евиных размышлений.
Там, на утёсе, он потряс меня до глубины души. Звучавшая в его голосе боль, была до обескураживания неподдельной и ощущалась физически. Я был абсолютно уверен, что смог тогда к ней прикоснуться.
Я думал о рассказанном им не день и не два. Его откровение словно прожгло во мне дыру и теперь не отпускало, заставляя вновь и вновь видеть перед глазами бледное, осунувшееся лицо и в красках воображать им пережитое.
Меня не покидало странное чувство вдруг сделанного невзначай открытия. Оно взбудоражило меня и перевернуло то изначальное, сложившееся в первую нашу встречу, представление о нём. Я смотрел на него и больше не видел в статном юноше избалованного бурной городской жизнью, обитателя писательской богемы. А поражающая своей смелостью экстравагантность, с этих пор, не виделась мне невинным баловством уверенного в себе человека и обыкновенной данью современной моде. Мне мерещилось во всём этом нечто иное, поистине глубокое, уходящее мощными корнями туда, где существовал ещё тот, другой Билл.
Сказав тогда, что не может себя простить за причиненную близкому человеку боль, быть может, он совсем немного не договорил... Там, на утёсе, я отчетливо видел исказившее его миловидные черты отвращение, которое лицом к лицу, было обращено не к кому-либо, а к себе самому. Мне казалось, что теперешний Билл со всех ног пытается убежать от того юного мальчика, который так остро переживал крушение привычного ему и счастливого мира. Убежать или уничтожить? Стереть с лица Земли того жестокого подростка, каким его видели глаза не только посторонних, но и те, что отражались в зеркалах и гладких поверхностях.
Такая близкая и понятная, его боль очень легко нашла во мне свое уродливое отражение и я ни на долю секунды не задумался о том, за что можно было бы начать его осуждать. Кто знает, как пережил бы я предательство собственной матери, окажись всего на пару-тройку лет старше.
Вернувшись в тот день домой, я наплевал на душ и призывно требующий внимания полупустой желудок. Вместо получения всех этих благ, я засел за ноутбук и погрузился в не терпящий на тот момент отлагательств поиск. Предложенная поисковой системой информация, касалась сугубо профессиональной деятельности Билла и содержала небольшие статьи и заметки, из которых я мало что мог для себя почерпнуть. Это были в основном рецензии и отзывы читателей на вышедшие романы и банальный набор сведений, которыми я и так уже владел. Моё внимание привлекла лишь позапрошлогодняя статья о ежегодной «Немецкой литературной премии», вручаемой автору лучшего романа на родном языке. Я нашел имя Билла в числе прочих ста двадцати номинантов того года и информацию о том, что его роман «Забытые дети» был признан одним из лучших и возглавил так называемый «шорт-лист».