-Да, Экон? Что случилось?
Экон, на своём ложе рядом с моим, сжал кулаки и развёл их вверх и вниз, будто разворачивая свиток.
-Ах, да, наши занятия. Ведь сегодня у нас не было времени для них. Но у меня устали глаза, Экон, да, наверное, и у тебя тоже. И голова у меня сейчас забита другим…
Он уставил на меня огорчённый взгляд, пока я не смягчился.
-Ну хорошо. Принеси-ка поближе вон ту лампу. Что ты хотел бы сегодня почитать?
Мальчик, ткнув себя в грудь, покачал головой, а затем указал на меня. После этого он приставил ладони позади ушей и закрыл глаза. Он предпочитал (как и я, только втайне), когда я читал, а он мог просто слушать. Тем летом, днём и ночью, мы часто вдвоём проводили в саду долгие часы. Я читал историю Ганнибала в изложении Пизона, а Экон сидел у меня в ногах и пытался увидеть слонов в очертаниях облаков. Я читал рассказ о сабинянках – а он, лёжа на спине, вглядывался в луну. А в последнее время я читал ему старый, потрёпанный свиток Платона, подаренный Цицероном. Экон понимал греческую речь, хотя читать на этом языке не умел. Он внимательно прислушивался к диалогам философов, но время от времени в его больших карих глазах мелькало сожаление, что сам он никогда не сможет участвовать в таких беседах.
-Тогда давай я почитаю тебе Платона. Говорят, философия после еды способствует пищеварению.
Экон кивнул и побежал за свитком. Через мгновение он выскользнул из стоявшего в перистиле мрака с книгой в руках. И вдруг мальчик застыл, как вкопанный, со странным выражением на лице.
-Экон, что с тобой?
Уж не заболел ли он, подумал я. Впрочем, рыбные клёцки и репа с тмином в исполнении Бетесды были пусть и не слишком впечатляющи, но вряд ли ими можно было отравиться. Он глядел в пространство прямо перед собой, и, казалось, не слышал меня.
-Тебе дурно?
Экон стоял неподвижно, его лицо выражало то ли страх, то ли озарение. Вдруг он подбежал ко мне, развернул свиток у меня перед лицом и принялся яростно тыкать пальцем в строчки.
-Вот уж не думал, что у тебя такая безумная страсть к учёбе, - засмеялся я. Но мальчик не шутил – напротив, его вид был предельно серьёзен. –Погоди, Экон, но ведь это тот же платоновский текст, который я читал тебе всё лето. Из-за чего ты так разволновался?
Он отступил назад и сделал вид, что вонзает себе в сердце нож. Это могло означать только убитого актёра.
-Панург – и Платон? Какая между ними связь?
Экон в отчаянии ударил себя по губам: о, если бы я мог говорить! Затем он убежал в дом – и тут же вернулся, неся два предмета. Он положил их на мои колени.
-Осторожнее, Экон! Эта зелёная вазочка – из александрийского стекла, она стоит безумных денег. А зачем ты принёс красную черепицу? Она, наверное, упала с крыши…
Мальчик с решительным видом указал на каждый из предметов. Но всё равно я не мог понять, что он имеет в виду.
Экон сбегал за вощёной табличкой и стилом. На табличке он нацарапал слова: «красный», «зелёный».
-Да, Экон, я вижу, что ваза зелёная, а черепица красная. И кровь красная…- он покачал головой и показал на свои глаза. –Да, у Панурга были зелёные глаза, - я вспомнил, как они смотрели в осеннее небо, не видя его.
Экон топнул ногой и снова покачал головой: я был на ложном пути. Он опять взял вазочку и черепицу, и принялся перекладывать их из руки в руку.
-Прекрати, Экон! Я же сказал – эта ваза бесценна!
Он положил их на стол и взялся за табличку. Слова «красный» и «зелёный» он стёр, и вместо них написал «голубой». Казалось, он хотел добавить ещё какое-то слово, но не знал, как оно пишется.
-По-моему, у тебя лихорадка. Тут же вообще нет никакого смысла!
Он взял с моих колен свиток и развернул его. Бесполезно – даже будь книга написана по-латыни, Экон лишь с огромным трудом смог бы разобрать слова и найти среди них нужное. Но пергамент был покрыт совершенно непонятными для него греческими письменами.
Экон отбросил свиток и вновь попытался объясниться с помощью пантомимы. Но он был для этого чересчур волнован, его движения стали сумбурными, и я никак не мог понять их смысла. Я пожал плечами, раздражённо покачал головой – и Экон внезапно расплакался. Он опять схватил свиток и показал на свои глаза. Может быть, мальчик хотел, чтобы я прочёл написанное вслух – или просто говорил о своих слезах? Я, закусив губу, поднял руки – помочь ему я ничем не мог.
Он бросил свиток мне на колени, и, рыдая, выбежал из комнаты. Его горло издавало что-то вроде хрипа – он даже плакать не мог, как прочие дети. При этом звуке у меня защемило сердце. Конечно, от меня требовалось много терпения – но что делать, если я так и не смог понять его? Из кухни появилась Бетесда и осуждающе поглядела на меня, но тут же двинулась на звук плача, в маленькую спальню Экона.