Я откинулся на ствол оливы, мучаясь неудовлетворенностью.
– И всё же я предпочел бы найти кого-нибудь другого из труппы, имевшего мотив и возможность совершения этого убийства. Но, похоже, никто больше не держал на Панурга зла, и все прочие имеют свидетелей на момент убийства. Разумеется, его мог совершить и посторонний: уборная, где закололи Панурга, доступна для любого прохожего. Однако Росций утверждал, и все прочие с ним согласны, что Панург не вёл практически никаких дел ни с кем вне труппы – не играл и не посещал лупанарии[12], не одалживал ни денег, ни чужих жён. Его занимало лишь искусство – так все говорят. И даже если бы он с кем-то не поладил, то тот скорее явился бы выяснять отношения не с самим Панургом, а с Росцием, поскольку по закону именно владелец раба несёт ответ за все его прегрешения. – Я испустил раздражённый вздох. – Кинжал, которым его закололи – совершенно обычный, без каких-либо характерных особенностей. Никаких следов рядом с телом. Ни пятнышка крови ни на одном из костюмов. Ни единого свидетеля – во всяком случае, известного нам. Увы! – Дождь серебра в моём воображении иссяк до скудной струйки: ничего не имея доложить Росцию, я мог надеяться лишь на то, что он соблаговолит заплатить мне за потраченное время. Но что ещё хуже, я словно воочию ощущал осуждающий взгляд тени Панурга: я поклялся найти его убийцу, но, как выяснилось, изрядно переоценил свои способности.
Тем вечером я ужинал в заросшем садике во внутреннем дворе своего дома. В тусклом свете ламп меж колонн перистиля кружили серебристые мотыльки. С улиц Субуры у подножия холма время от времени долетал шум потасовок.
– Вифезда[13], блюдо просто непревзойдённое, – привычно польстил я. Быть может, из меня тоже вышел бы неплохой актёр.
Но её было не так-то просто одурачить. Взглянув на меня из-под длинных ресниц, Вифезда лишь улыбнулась краешком губ.
Проведя пятерней по копне ничем не сдерживаемых блестящих черных волос, она грациозно пожала плечом и принялась убирать со стола.
Следя за ней взглядом, я наслаждался ритмичным колыханием бёдер под лёгкой тканью зелёного одеяния. Я приобрел Вифезду на александрийском рынке рабов много лет назад отнюдь не за её кулинарные способности, и с тех пор они так и не улучшились, но во всех остальных отношениях она была само совершенство. Заглядевшись на свисающие до пояса чёрные пряди, я представил себе, как в них теряются доверчивые мотыльки, словно звёзды, мерцающие на тёмно-синем небе. Прежде чем в мою жизнь вошёл Экон, мы с Вифездой почти каждую ночь проводили в нашем садике в полном одиночестве…
Он собственной персоной вырвал меня из мечтаний, дёрнув за край туники.
– Да, Экон, что такое?
Развалившись на ложе по соседству с моим, он соединил кулаки вместе, а затем развёл их, словно разворачивая свиток.
– А, твой урок чтения – ведь сегодня мы так до него и не добрались. Но мои глаза уже подустали, и твои, должно быть, тоже. Да и на уме у меня сейчас совсем другое…
Он хмурил брови в шутливом порицании, пока я не сдался.
– Ну ладно. Тащи ту лампу поближе. Что хочешь почитать сегодня?
Указав на себя пальцем, Экон покачал головой, а затем указал на меня. Сложив пальцы лодочкой, он оттопырил ими уши и закрыл глаза. Он предпочитал (да и я, по секрету, тоже), чтобы читал я, а он лишь наслаждался, слушая. В то лето мы провели немало ленивых послеполуденных часов и долгих тёплых ночей за этим занятием. Пока я читал «Историю Ганнибала» Пизона, Экон сидел у моих ног, высматривая слонов в очертании облаков; когда декламировал историю сабинянок[14], он лежал на спине, изучая луну. В последнее время я читал ему старый потрёпанный свиток Платона, дарованный не слишком щедрой рукой Цицерона. Экон понимал по-гречески, хоть и не знал ни единой буквы, так что увлечённо следил за рассуждениями философа, хотя порой в его больших карих глазах я видел отблеск сожаления, что сам он не способен поучаствовать в подобном диалоге.
– Значит, продолжим с Платоном? Говорят, что философия после еды способствует пищеварению.