— Это данные, — объяснила она, — о тех райских жителях — усопших праведниках, которые в ночь 29-го сентября покинули Рай, чтобы навестить во снах живых. Я тут выделила нужное место и подчеркнула имя субъекта зеленым. Дело в том, что Дебора Трисмегист 29-го сентября ушла из Рая в Забытье и не вернулась назад. Цель моего визита была проста: сверить наши Хроники с вашими и установить, в чьи сны явилась эта девушка. Но мне сообщили, что в этом королевстве нигде подобные данные не фиксируют.
— Доктор Сильверхофф, в стране Забытья Деборы Трисмегист нет.
Она сдержанно улыбнулась.
— Я так и думала. Иначе, как вы понимаете, тот, кому она снится, спал бы уже тридцать третий день.
Повисла тишина и через время раздался его голос.
— Я займусь этим.
В спальне Исаака Трисмегиста Джон Парамур, зевая во весь рот, безучастно разглядывал хрустальный шар.
— Вот интересно, — думал он вслух, — кто это такой разгуливает по дому на цыпочках?
Через некоторое время он глянул на большое скопление причудливых теней в пыльном углу и заметил: — А кто, интересно, вон там, за гардиной? С двумя крошечными лапками и десятью махонькими пальчиками?
Переведя ненадолго взгляд на хрустальный шар, он продолжил рассуждать: — И кто это, интересно, стоит прямо передо мной и подглядывает сквозь крохотные пальчики?
Он посмотрел на нее и сказал: — Здравствуй, котенок. Ну и большие же глаза у тебя.
— Дедушка... — начала было она.
— Дедушка сейчас спит, солнышко. И ему снится, как он гуляет по Пэрис-Гарденс. Но кто это шагает рядом с ним, кого это он все подхватывает на руки, кто это дергает его за бороду, кому это он шлет так много нежных улыбок и поцелуев?
Он усадил девочку на колени, чтоб она получше рассмотрела себя в хрустальном шаре.
— До чего же холодные ручки. Какие холодные ножки. И что это вообще такое на тебе? — бормотал он под нос.
К ее рукам были накрепко примотаны кожаными ремешками два маленьких черных футлярчика. В одном была полоска бумаги с надписью ВЕЩИ, КОТОРЫЕ МОЖНО ЧТОБЫ СНИЛИСЬ ЛИЛИ. И далее шел длинный список, где первыми значились «Хлеб с Вареньем, Джем с Печеньем, Засахаренные Хрустяшки и Похожие Вкусняшки, Хорошая Собачка, Мятная...» В другом футлярчике был еще один длинный список, озаглавленный «ВЕЩИ, КОТОРЫЕ НЕЛЬЗЯ ЧТОБЫ СНИЛИСЬ ЛИЛИ». В нем перечислялись: «Наш враг — король Морфей, любой из его слуг, любой из его друзей, кучи скелетов и старых костей...»
Он заключил, что она жила в тех таинственных комнатах наверху, раз не попадалась ему раньше на глаза. Дождавшись, пока она заснет, он взял ее на руки и понес по холодной темной лестнице.
За день ветер нанес в дом кучу опавших листьев, которые теперь для развлечения он перекатывал вверх-вниз по ступенькам, наигрывая диковинную мелодию.
— Коль в доме нету слуг, — он бормотал в задумчивости, — кто опекается тобою? Заботится, чтоб волосы твои были как шелк, чтоб от тебя пахло яблоками и лавандой?
Он поднялся на пару ступенек.
— Лестницы в домах подобны кишечнику — ни дать, ни взять — как мне это раньше в голову не приходило — а этот дом мучается вздутием живота как ни один из тех, где я бывал. На месте доктора, я прописал бы ему ветрогонное. Не умрет — так выживет.
Перед последним витком лестницы он помедлил и еле слышно пробормотал:
— Эх ты, Парамур, твои речи бессмысленны и бессвязны. Ну чего, скажи на милость, тебе бояться?
На верхней ступеньке стояла покойная еврейка, ее золотые локоны серебрились в свете Луны. Легкое дуновение ветра завихрило сухие листья у ее ног. Другим маленьким порывом всколыхнуло крошечные, как слезинки, жемчужины в ее серьгах, но сама она не шелохнулась.
— Право же, мадам, вы должны меня простить, но от всех этих ступеней у меня перехватило дыхание. Я — Парамур, еще один известный маг. А вы, мадам, если простому смертному позволено спросить, вы — Привидение или Видение?
Она вздохнула.
— Неужели мужчины до сих пор такие глупцы? Привидение я или видение? Господи! И какой только дурак мог это спросить? Кто я? Я — ее мать.
Она забрала Лили из рук Парамура и исчезла в темноте за дверями.
Миссис Бофор (та вдова, к судьбе которой в Сити питали глубочайший интерес) жила в Клеркенуэлле на Джерусалем-Песседж — улице, давно облюбованной музыкантами. Когда она меряла шагами свои огромные богато обставленные комнаты, с грузом пустоты на руках вместо ее маленького мальчика, или, когда разглядывала в зеркалах облик бездетной леди, — повсюду ее сопровождала медленная печальная мелодия, которую исполнял на виоле да гамба немецкий джентльмен из дома 24, или меланхолические звуки шотландского клавесина из дома 21.