Крохмаль толкает меня. Я радуюсь, на второе небо лечу и прошу слова.
— Никаких слов! — кричат. — Хватит!
— Привыкли волдыри на языках набивать!
А я свое:
— У меня, — кричу, — важное слово! Слушайте! У всех у вас горит сердце, все вы к работе рветесь, но гляньте, какой завод! Можно на таком заводе руду плавить, железо прокатывать или ковать? Ведь завод впору сдавать под выгон — коз пасти и тлю плодить. Надо раньше прибрать его, надо бурьян вырвать с корнем, начисто, чтоб дурман не шел от него. Станки надо почистить, а то зарастут...
— Давно бы надо!
Шумят, а я продолжаю:
— Не горлом, — кричу, — товарищи, соглашайтесь! Это легко сделать! Кричать все научились. Надо руками соглашаться! Да всем, сейчас!
Крохмаль по плечу меня — хлоп! — и давай голосовать:
— Кто за то, чтоб завод приаккуратить? Опусти! Кто против? Вот, все согласны! Сразу же после собрания и примемся! Давайте выбирать комиссию…
В комиссию выбрали и меня с Крохмалем. Разбили мы собрание на группы, каждой группе дали коновода — и марш: наводи чистоту. А сами пошли в контору.
Осушили ведерный самовар, разов пять ругались и мирились, так и этак прикидывали и решили: послать в центр Крохмаля да Короткова, то есть меня. Инженер и конторские нахмурились, заговорили против, но по-ихнему не вышло...
Пока писали мандат, комиссия дала нам наказ и благословила в дорогу...
VIII. В ЧЕРНИЛЬНИЦЕ
Приехали мы в центр, занесли в общежитие вещи и пошли, куда надо: вот, мол, приехали, завод хотим пускать, вся рабочая масса заодно с нами. Говорим, волнуемся, а нам на темя водички.
— Обратитесь, — говорят, — в комнату номер такой-то, к товарищу такому-то...
Нашли мы эту комнату, спрашиваем товарища.
— В углу, — показывают.
Идем в угол, а там никакого товарища нет, только столище стоит, громадный, вроде гроба, сверху пластинчатым коробом закрыт. Стали мы доискиваться, скоро ли товарищ придет. Из-за другого стола поднялся молодчик в галифе и к нам.
— Я его помощник, — говорит. — У вас какое дело? Личное или вообще?
Голова блестит, волосы ровно-ровно надвое разделены, вроде их корова языком прилизала. Пальцы румяные, на одном перстенек с камешком. Папироса в янтарном мундштучке с этаким ободочком. Все это, конечно, мелочи и чепуха, а нам они будто шило в бок. Щупаем молодчика глазами, мнемся, — язык не поворачивается о деле говорить. Ему даже неловко стало, покраснел и ну горячиться:
— Ну, в чем дело? Говорите, я ведь занят...
Пришлось говорить. Послушал он и поскучнел.
— А-а, вот вы о чем! Мы свое заключение о вашем заводе давно уже дали.
Мы к нему ближе.
— Какое заключение?
Сбил он пепел с папиросы в окурочницу, языком будто щелкнул.
— Пока отрицательное, — и идет к своему столу.
Мы за ним.
— А где это ваше заключение?
— У товарища Федорова, — говорит, — комната номер такой-то...
Кинулись мы в эту комнату. Товарищ Федоров оказался человеком подходящим. В очках, лохматый и немного вроде б желтый с лица. «Злой», — подумал я. Усадил он нас, взял в рот конец бороды и сразу вспомнил все.
— Знаю, знаю, — говорит. — Я с вашим управляющим разговор имел. Кстати: мямля он у вас. Здесь, знаете, разногласия идут по вопросу о пуске заводов. Ваш завод считают неподходящим для пуска, но я рад, что вы явились. Инициатива — это полдела. Покрепче нажимайте, чтоб вас в первую очередь включили. Я вас сведу к одному из руководителей... Идемте...
И пошли мы за ним коридорами, комнатами, комнатушками. Очутились у стеклянной двери, глянули — за нею голов, что арбузов на бахче, — все ждут. Товарищ Федоров поймал секретаря в крахмалке, в пиджачке, с шелковым платочком в карманчике сбоку. Мы с Крохмалем этого секретаря прозвали потом Гаврилкой.
— Вот, — говорит ему товарищ Федоров, — познакомьтесь с представителями такого-то завода. Дело их через вас коллегии передано. Им к председателю коллегии...
Гаврилка куда-то спешил, бегал по сторонам глазами, жал нам руки и шипел:
— Хорошо, хорошо, слышу, слышу... Приятно, да, да, это очень приятно, сделаю обязательно, да, да...
Он и говорил, и свои пенснишки поправлял, и через наши плечи кому-то кивал, кому-то улыбался, — не человек, а вьюн. У меня глаз набитый, и я сразу решил, что этому Гаврилке дела до нашего завода меньше, чем молодчику в галифе. А что будешь делать? Достал нам товарищ Федоров стулья и шепчет:
— Садитесь да этого паренька почаще теребите и... прямо к председателю. Да не ударьте лицом в грязь...
Начали мы ждать. Часы были напротив. Видно, что идут, а звука не слышно. Оглядели мы соседей и давай перемигиваться: тут, мол, люди не то, что мы. Нутра, конечно, не видно, — только одежда да рождество, но рождество у иного прямо во-о, глобусом: пиджаки и прочее чистые, в норме. И каждый норовит этого Гаврилку перехватить и пошептать ему на ухо. А Гаврилка, вроде солнышка, всходит и заходит: выпустит одного, впустит другого, пробежит с бумагами — и нет его. Час просидели мы, два просидели, три...