Мокрый снег шел не переставая, его атаки сопровождались завываниями. Я слышал, как ахает по крыше, стенам и стеклам. Внутри комнаты пламя камина боролось с тусклым, вымученным дневным полумраком. Я не переставал думать о рыбацком суденышке — тридцатифутовом тральщике, ставшем на якорь в двух милях от «Полубака» еще прошлым вечером. Пытался отыскать посудину с помощью бинокля, однако разглядеть ее сквозь шторм так и не удалось.
Просвистев над дюнами, шторм уносился над вересковыми зарослями дальше на запад. Острова на болотах стали буро-коричневыми; взбаламученные протоки словно налились свинцом; злобные волны разбивались о берега пустынных островов, раздраженно подбрасывая вверх хлопья безвольной пены. Сцена холодного гневного уныния.
Я весь день не покидал дома, поддерживая пламя в камине и наблюдая за происходящим из окон. Время от времени я все же выходил за дверь для того, чтобы убедиться, что «Полубак» стоит надежно. Одновременно я сквозь сплошную завесу непогоды вглядывался в море.
На милю от берега, то есть настолько, насколько хватает глаз, подстегиваемая ветром, насыщенным мокрым снегом, Северная Атлантика билась в конвульсиях стихийной злобы. Длинные параллельные полосы бурунов рассыпались разом, образуя зоны сплошного кипения. Слышался непрерывный гул, хлюпающие всплески кипящей воды и пронзительное скрежетание; высокий фальцет ветра вплетался в этот акустический хаос. Мощные буруны прорывались далеко вверх по песку, словно символизируя слепое насилие и несокрушимую дикую волю. Тьма сгустилась довольно рано. Я отгородился ставнями от грохочущего мира, оставив незатемненным только одно окно, выходящее в сторону, противоположную берегу.
С наступлением ночи шторм усилился: скорость ветра достигла семидесяти — восьмидесяти миль в час. Как мне рассказали позднее, мои друзья на материке забеспокоились. Они потеряли из виду огонек моих окон — светильник, обыкновенную керосиновую лампу, которая обычно стояла на столе у окна. Однако в ночь урагана это окно было закрыто ставнями. Кто-то потом рассказывал, что в течение примерно минуты ему чудился свет, который затем пропал на несколько часов, растаяв во тьме урагана.
Что бы ни творилось вокруг, внутри домика было довольно уютно. Вскоре море, отступившее еще накануне, начало прибывать снова. После полудня прибой загрохотал, выплескиваясь далеко на берег; течение дыбилось против ветра.
С поворотом прилива океан взбунтовался по-настоящему. Величественный ритм вод, действовавших заодно с ветром, заставил океан подняться из ночи, словно для того, чтобы взять решительным штурмом оплот своего исконного врага — древнего берега. И океан бросил в атаку одну за другой линии ревущих бурунов на фронт песчаных бастионов. Приземистый и добротный «Полубак» стоял как скала, но его стены дрожали под напором ветра. Я ощущал вибрацию кирпичной трубы, а сама дюна вздрагивала при каждом залпе прибоя.
Что-то поделывают мои друзья со станции Нозет? На кого из них пал жребий преодолеть семимильное ночное пространство, забитое секущим мокрым снегом? Сколько же ему придется претерпеть, прежде чем он вернется под кров станции, к теплу кухонной плиты, всегда содержащейся в идеальной чистоте не в пример многим, ей подобным? Оказалось, что эта честь выпала на долю Билла. Из-за наводнения на пляже ему пришлось воспользоваться тропой, проложенной по краю утеса, то есть брести совершенно открыто под ударами урагана.
Пока я предавался этим размышлениям, кто-то постучал в незаставленное окно. Затем я услышал шаги за стеной дома и стук в дверь. Впустить посетителя было несложно, другое дело — затворить за ним дверь. Сопротивление ветра было подобно противодействию упругого тела. Мне казалось, что я пытаюсь закрыть дверь, прижатую к стене плотной массой шерсти.
Это явился Альберт Роббинс, считавшийся первым красавцем к югу от Нозета, — молодой верзила с покладистым характером. Альберт был с головы до ног в снегу вперемешку с песком, забившимся ему в волосы, уголки глаз, уши. Снег и песок лежали на бровях, в складках рта и даже забились в ноздри. Тем не менее широкая жизнерадостная улыбка не сходила с его лица.
«Захотел убедиться, что Вы еще живы», — сказал он, усмехаясь и вычищая песок из глаз суставами пальцев. Я поспешил приготовить ему чашку кофе.
— Какие новости? Кто-нибудь пострадал? — спросил я.
— Да. Мористее Хайленда застряла наша посудина: забарахлил мотор. Они стали на якорь. Из Бостона вышли эсминцы, чтобы вытащить их на буксире.
— Когда это стало известно?