«А что бы ты делал, Зиё, если бы у тебя была не кастрюля, а, не дай бог, самовар?»
Долго не могли забыть этой истории.
Начался учебный год. У меня шел урок в девятом классе, как вдруг открылась дверь и секретарша вызвала меня в коридор.
— Вас к телефону, — сообщила она.
Директор сидел за письменным столом.
Увидев меня, он протянул телефонную трубку.
— Прошу. Работники редакции мечтают услышать ваш голос.
Почувствовав насмешку, я огорчился. Но дальше меня ждали еще большие неприятности.
— Товарищ Сафоев, ваш фельетон опубликован, — услышал я голос секретаря газеты.
— Вот и хорошо! — обрадовался я. — Большое спасибо за добрые вести.
— Я вам сообщаю об этом не для того, чтобы вы меня благодарили, а для того, чтобы вы не побежали жаловаться куда-нибудь в горком или ЦК партии, что ваш материал слишком долго маринуют, — холодно ответил он и, не дожидаясь ответа, повесил трубку.
Я так и остался стоять с трубкой в руках.
— Весьма похвально, что учитель активно участвует в общественной жизни города, — заметил директор, беря у меня из рук телефонную трубку. — Но только в том случае, если это не отражается на его педагогической деятельности, на его основной работе. А если в конце года кто-нибудь из ваших учеников не сможет поваренную соль отличить от нашатыря, так вы уж не обессудьте — за это мы спросим с вас, как с учителя химии и биологии. Тут ваши корреспондентские заслуги приниматься во внимание не будут.
То, что директор беспокоится об успеваемости учащихся, мне было ясно. Но почему секретарь редакции разговаривал со мной таким тоном?
— Ладно, — попытался я отмахнуться от грустных мыслей, — что с человеком ни происходит, плохое или хорошее, — все ему на пользу.
Но, как я себя ни утешал, настроение было препротивное. Кое-как провел последние два урока и ушел домой.
Следом за мной прибежал с работы дядюшка Ахрор и еще с порога закричал, держа в руках газету:
— Муаллим, где же вы? Видали? Напечатали наконец. Посмотрим, как он теперь отвертится. Вот видите, если бы я весь райком на ноги не поднял, может, и до сих пор бы молчали. Ну да я хоть и беспартийный, а у всех там побывал: и у инструкторов, и у дежурных, и к самому секретарю в кабинет прошел! И на редакцию заявление написал, чтобы поинтересовался райком, чем им этот директор так дорог, что они все молчат, ваш материал не печатают.
Теперь мне все стало ясно.
— И совершенно напрасно вы бегали жаловаться, — впервые не мог я скрыть своего недовольства. — Они бы и так напечатали.
— Напрасно? — протянул он, внимательно взглянув на меня. — Нет, дружок, ошибаетесь. Ну да ладно, мы еще поговорим об этом.
С каждым днем все сильнее чувствовалось дыхание осени. В винограднике и в густой листве плодовых деревьев все чаще проглядывали пожелтевшие листья. И только цветы дедушки Зиё продолжали буйно цвести. Особенно хороши были канны. Кажется, они решили во что бы то ни стало оправдать свое имя — огнецветы. Весной, расцветая, они напоминают языки пламени, так же жарко полыхают все лето и даже осенью, скручиваясь в тоненькие стручки, сохраняют свою яркость, напоминают потухающие, но еще живые искорки огня.
— Сынок! — услышал я голос дедушки Зиё. Я оглянулся, но никого во дворе не увидел.
— Я здесь, углум, поднимите голову.
Старик сидел на шиферной крыше. Снизу за виноградными лозами его не было видно.
— Вчера в дождик крыша протекла. Никак не найду, где это она прохудилась.
Я забрался на крышу. Мы довольно быстро нашли место, где протекало, и залатали.
Дедушка Зиё сорвал спелую кисть винограда «хусайни», который считается у нас в Таджикистане лучшим, аккуратно снял бумажный мешочек, спрятал за пазуху, а кисть подал мне.
— Кушайте, углум! Самый лучший виноград, который вам подадут на красивом блюде, вы никогда потом не вспомните. А виноград, который вы съедите, сидя на крыше, сто лет не забудете. Вкус другой.
У дедушки Зиё было хорошее настроение, ему хотелось поговорить, он явно не спешил спускаться и благодушно рассуждал обо всем, что приходило в голову. Я ел виноград, слушал старика и смотрел на город, расстилавшийся перед моими глазами.
Из центра города во все четыре стороны расходились прямые широкие улицы с новыми двухэтажными и трехэтажными домами, тянулись аллеи еще совсем молоденьких деревцев. Где-то неподалеку от нас над строящимся домом возвышался подъемный кран.
Что-то удивительно доброе есть в этих кранах. Недаром люди называют их пахлавонами — богатырями. С ними в нашу республику пришел невиданный до сих пор богатырский размах строительства.