Ишанкул возвращался и, походя зачерпнув горсть песка, принялся вытирать им руки, что-то бормоча себе под нос.
Арба продолжала свой путь.
Глиняная кибитка Зайнаб, крытая соломой, ютилась на одной из узеньких, кривых и грязных улочек кишлака. Дворик был окружен низенькой изгородью из колючих веток джиды, через которую можно было свободно перешагнуть. Внешняя стена кибитки была испещрена старыми следами кизяков.
Караваев, Каримов и Сан'ат расхваливали плов, которым их угощала Зайнаб. Сан'ат по знаку хозяйки принес тыкву с водой и глиняную миску, чтобы гости могли вымыть руки.
— Зайнаб, сейчас мы будем тебя благословлять, — шутливо сказал Караваев и, подражая муллам, воздел руки. — Пусть будет тебе дарована долгая жизнь, и пусть никогда не знают устали твои искусные руки.
— Спасибо, командир, будьте здоровы.
— Кажется, у таджиков есть пословица: «Ба'ди ош як лахза мабош» — как поел, сматывайся. Я правильно перевел? Ты меня, пожалуйста, извини, я спешу в гарнизон.
— Посидите еще немного, командир. Скоро чай поспеет. Сан'ат-джон, пойди посмотри, наверное, уже вскипел. Дрова сырые, прах их побери, шипят, дымят, да и только…
Караваев с укоризной взглянул на Низомиддина Каримова.
— Когда же ты переселишь ее в порядочный дом?
— Спросите ее. Я самое меньшее пять раз предлагал, отказывается, — ответил тот.
— Тогда перебирайся в гарнизон, Зайнаб, — сказал Караваев. — Для тебя место всегда найдется.
— Спасибо, командир. Бог захочет — весной переберемся.
— Весной! А почему не сейчас? Ведь у тебя и пожитков-то всего ничего. Сан'ат со своими товарищами перетащат твое имущество в один заход.
— Спасибо, командир!
— Заладила: «Спасибо, командир! Спасибо, командир!», а сама командира не слушаешься! Наверное, с тобой нужно говорить языком приказа.
— Спасибо, командир… У меня к вам одна только просьба.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что мы не даром ели твой плов?..
— Клянусь бородой пророка, у меня кусок в горло не шел, — рассмеялся Каримов. — Знаю, о чем она хочет просить.
— Ну, чего ты хочешь, Зайнаб?
— Завтра на переговоры должен явиться Косым-курбаши. Я хочу встретить его, но наш уважаемый председатель не разрешают.
Зайнаб кивнула в сторону Каримова. Она была старше молодого председателя ревкома лет на пятнадцать и всегда обращалась к нему на «ты», но сейчас иронически назвала его в третьем лице множественного числа.
— Это какой Косым? — спросил Каримова Караваев. — Косым Зульфи?
— Он самый. Из кишлака Чолтош.
— Сколько у него сабель?
— Посредник сказал, что пятнадцать, но сам курбаши распространяет слухи, что за три года боев ни на один волосок в его отряде не стало меньше.
— Ты отказал Зайнаб в ее просьбе?
Каримов молчал, опустив голову.
— Зайнаб, видишь, начальство не согласно…
— Да, они в таких случаях предпочитают идти сами. Мне же остается только организовывать рытье арыков, разрешать споры и дрязги соседей, вопросы, связанные со школой, и тому подобные дела.
Сан'ат налил чай в единственную пиалу, имевшуюся в доме, и протянул командиру. В комнате наступила тишина. Со двора доносились голоса сыновей Зайнаб— Абдуджамиля и Икрома.
Знаком поманив Сан'ата, Зайнаб вышла из кибитки, чтобы начальство могло поговорить наедине. Но мужчины сидели тихо. Караваев задумался. Каримов молчал. В самом деле, о чем говорить? Если командир захочет, то без лишних слов пошлет Зайнаб на переговоры с курбаши. Зайнаб и в беседе, и на работе, и в бою вполне может заменить двух-трех джигитов. Но…
— А что за человек этот Косым-курбаши?
— Известно, раз курбаши…
— Ты опасаешься, что, встретив женщину, он передумает?
— Вот именно. А так чего бы разговаривать… Мы все тысячу раз доверяем Зайнаб-апе.
Караваев двумя глотками допил чай, задумчиво постучал пальцами по пиале, затем поднялся с места и, поправив гимнастерку, ремни и кобуру с наганом, снял с гвоздя фуражку.
— Отпусти Зайнаб на переговоры. Пусть поедет.
— Ваша воля, — отозвался Каримов. — Я только из опасения, чтобы не вышло лишних хлопот или, не приведи бог, неприятностей. Косым увидит женщину и, может случиться, взбесится… Я и подумал: зачем нам отталкивать противника, который добровольно идет сдаваться? Гоняйся потом за ним, проливай кровь… Курбаши к тому же человек невежественный, грубый. Скажет что-нибудь не то, конечно, и Зайнаб не смолчит…