— Теперь порядок. Мам, мы так счастливы видеть тебя, мы тебя очень любим, не сомневайся, и не перестанем любить, присматриваем за тобой, радуемся за тебя.
Мы разговаривали и смеялись, вспоминали их проделки, они рассказывали мне то, что скрывали когда-то от меня, говорили, что здесь у них все нормально, что оба здоровы, что занимаются спортом, что Богдан постоянно с ними.
— Ма, все нормально, не переживай!
Душа моя бабочкой летала от счастья и как ледяной душ были слова:
— Ма, нам пора и тебе тем более.
— Куда пора? Я только вас увидела, я никуда не пойду! Вы — все, что у меня есть, нет, я вас не отпущу! — я заметалась между ними.
— Ма, мы пошли, помни, что мы всегда рядом и любим тебя, мелкие нам тоже очень по душе, иди к ним, ты им нужнее! — расцеловав меня и крепко-накрепко обняв, они все трое растворились.
Я стала рыдать и кричать пока не охрипла, бессильно опустившись на землю, долго сидела без движения, бездумно уставившись в одну точку, очнувшись, не увидела полянки, вокруг опять был мерзкий туман.
Одно различие, впрочем, имелось, под ногами была твердая поверхность. И, вздохнув, я поднялась и пошла. Твердь оказалась своеобразная — едва я делала неверный шаг, и нога тут же зависала в невесомости, приходилось опять нашаривать твердую опору. Так и шла, как в сказке — долго ли, коротко, пока не запнулась, обо что-то живое, внизу сидела смутно знакомая пантера, извинившись, переступила через неё и пошла дальше. Через несколько метров, опять запнулась, опять извинилась, а в третий раз спросила:
— Сколько же вас тут, и чего вы на тропинке сидите?
— Одна я здесь, — промурлыкала пантера, — а сижу… так тебя домой надо проводить!
— Какой такой дом, мой дом там, где сыночки с внуком, а они, — я всхлипнула, — от меня исчезли.
— Пррравильно сделали, ты ещё тут нужна.
Я махнула рукой.
— Никому я не нужна…
— Прислушайся, вон, как тебя зовут…
Где-то далеко-далеко на разные голоса звали какую-то Зину.
— Зовут кого-то, я-то причём?
— А ты разве не Зина?
— Зина, ну, мало, что ли, на свете Зин!
— А ты просто послушай, может, это тебя зовут?
Прислушалась, доносились только отголоски, слов было не разобрать…
Пантера вкрадчиво так промурлыкала:
— Пойдем поближе, послушаешь? Может, и вспомнишь что или кого?
— Ты ведь не отвяжешься? Пойдем, только, кто бы знал, как не хочется, я бы к сыночкам бегом побежала…
— Ну, тут тебя тоже интересное кое-что ждёт…
Так и пошли с пантерой, (вспомнила! Багира!) идти стало проще, я уже не оступалась, а шла за ней по тверди, голоса стали слышнее.
— …Мамочка… соскучил… не успел сказать… наглая рожа… люблю… оборзела в конец… — винегрет какой-то, голоса разные. Один, такой противный, скрипуче-мяукающий, стал раздражать, сказала вслух:
— Какой-то мерзостный голос говорит всякие гадости, его слышнее всех.
Пантера фыркнула:
— Чего-чего, а гадости говорить он мастак, а давай ему вместе отомстим? Пусть умоется гадский кот… тьфу! я тоже его словечками заговорила!
— Гадский кот? Такие бывают?
— Есть один такой, русский, нахал страшенный… но… душка… иногда!
— Хм… я тоже русская, у меня тоже был? Или нет? Или был… а, точно был кот, черный… как же… а, Стёпка!
— Он и сейчас есть, полудохлый, но борзый и резкий как… — она поперхнулась… — хорошо, что кроме тебя никто не слышит, стыдобушка.
Я задумалась, пантера тоже молчала, у меня в голове крутилось: «Стёпка, кот, что дальше? — Не помню», тут совсем рядом чётко услышала:
— Как я рад, что ты не отвечаешь, хоть раз в жизни выскажу всё, что накопилось за двенадцать — страшно представить, двенадцать лет!! Я сколь терпел, пра-а-а-авильно серб Горан говорил тогда — геноцид! Как иначе можно назвать издевательства над молодым, полным сил котом, надо же было с особой жестокостью, меня, меня — такого видного мужика, и кастрировать! Сделать из меня… дебила! А самолет этот? Думаешь, я забыл? У меня как сердце не разорвалось, придумала, нежного, тонко чувствующего кота — на самолете везти! Хотя, опять же, буду справедливым, не оставила в чужих людях, но это мелочи! А ещё…