Маша укачала дочь и поблагодарила Люсинэ. Вскоре за ней заехал Иван. Он увёз жену и дочь домой. Маша вскоре оставила его с ребёнком и поехала в театр – на вечернюю уборку. Там она вымыла фойе и лестницы, а потом снова пошла в коридор с гримёрками.
- Мадам! Так вы наша новая муза чистоты? – спросил Костик Борисов. А вот у нас тут загашничек – под стулом – его сто лет не убирали.
- Так это отодвинуть надо. Куда можно вещи с этого стула убрать?
- Мадам, как ваше милое имя?
- Маша.
- Маша, муза наша, если б мы знали, куда, мы бы сами всё убрали!
- Ясно. Хорошо, я сама.
Маша занималась уборкой, Костик молча пил, растягивая коньячок, Игорь Поляков складывал в ящик комода свои бабочки и галстуки, что-то бухтя.
- Как без этого пошляка стало тихо, - заметил Игорь.
- Да. Его циничного, но весёлого трёпа не хватает, - согласился Костик.
- Лидка на репетиции чушь несла и спотыкалась. Все мизансцены поломала.
- Он бы сказал, что она переживает не о нём, а о том, что ей не дадут сыграть роль безутешной вдовы, - заметил толстяк.
- Чего это не дадут?
- Того это. Будет убиваться по Егору, отдалится от тебя, а значит и от главного. А от главного ей отдаляться нельзя – без ролей останется, бездарность.
- А ты многому от Егора научился, мой пухлый друг.
- Да уж. Я и раньше это знал, но не хотел знать, словно глаза отводил. Слыхал, эта дура объявила о своей беременности.
- Вот уж точно дура. Молчала бы в тряпочку, сделала бы всё по-тихому, глядишь, и отношения бы сохранила, и остатки репутации, и статус в труппе.
- Статус дуры и шлюхи? – спросил Костик, - зачем его сохранять?!
- Всё лучше, чем быть уволенной беременной дурой и шлюхой.
- Думаешь, попрут?
- Я не думаю, я знаю, что попрут. Сцену помнишь, где Шарлотта узел с тряпьём качает и говорит: «Замолчи, мой хороший, милый мальчик… Мне тебя так жалко!.. Так вы, пожалуйста, найдите мне место. Я не могу так»? – спросил Игорь, - она же не Шарлотту, она саму себя играла, своё отчаяние на зрителя выплёскивала!
- И что? – спросил Костик.
- А то! Когда актёр играет сам себя, это уже даже не бездарность, это последняя стадия. Это срыв. На грани наша Лидка. Сорвётся скоро. И для всех будет лучше, если срыв произойдёт подальше от театра, - ответил Игорь.
- Ты прямо психиатр, блин.
- Я не психиатр. Я псих. Но выздоравливаю.
- От чего?
- От всей этой клиники. Взрослеть пора. И я, кажется, взрослею.
Он задвинул ящик комода. Маша кивнула им и пошла к выходу.
- Мадам Маша! – окликнул её Поляков, - вы чем тут облились? У вас вся грудь мокрая. Вы там не мой парфюм на себя вылили? Или коньяк Костика?
- Что? Мой коньяк?!
- Нет, - ответила она, - просто мне кормить пора, я в декрете сижу, денег мало, вот и устроилась к вам мыть. А на парфюм у меня аллергия. Извините.
- Ничего. Вы нас извините. А, знаете, у меня тоже аллергия, - задумчиво сказал Игорь, - на алкоголь.
- Чего? – взвился Костик, - мы годами с тобой квасим! Чего ты женщине очки втираешь, пижон!
- Да не пью я. Вид только делаю. Егор, кстати, знал. Засёк меня как-то, когда я кактус вискарём поливал. А я после алкоголя чешусь и задыхаюсь. Смешно?
- Грустно, блин! – воскликнул Костик.
- Вот и мне грустно. Егор, кстати, меня прикрывал – выпивал иногда за меня.
- Простите. Я пойду? – спросила Маша с ведром.
- Да-да, конечно, идите. Вам же кормить пора, - насмешливо сказал Игорь.
Маша вышла, чуть прикрыв, но не захлопнув дверь. Актёры дождались, пока за ней закроется дверь, и Костик сказал тихо:
- В одном Егор неправ был.
- В чём?
- Не все бабы дают и стучат. Вон наша Маша – титьки мокрые, а она швабры отжимает за копейки. А могла бы переспать с кем-то, и этот кто-то обеспечил бы и её, и ребёнка. И сидела бы дома в шоколаде.
- Да уж. Видать не все бабы шоколад любят…
***
Маша укуталась потеплее и вышла на мороз и ветер. У служебного входа в театр она остановилась и постояла, дыша. В этот момент какая-то девушка выскочила в платье к парню, подъехавшему на мотоцикле. Они быстро пожали руки, и он уехал. Девушка пробежала мимо Маши обратно в театр, и она узнала в ней Юлю. Маша пошла к остановке. Холодно. Темно. Страшно. О, господи!