- И как это было?
- Точно мурашки пробежали по всему телу.
- А долго ли продолжалось?
- Пока я не очнулся и не понял, что я - не вода, не воздух и не аромат. Что я - это только я, Дон Хуан Тенорио. И оттого почувствовал себя глубоко несчастным.
В глазах старика блеснула искра догадки, и лицо его озарилось торжествующей улыбкой, которую он поспешил упрятать поглубже. Наверняка именно так смотрел он на серебряный поднос, прикидывая в уме его стоимость.
- Мой дорогой Хуанито! Позволь обнять тебя!
Я снова оказался зажатым в его огромных ручищах.
- Отчего это вы так возрадовались?
- Из твоего рассказа я вывел, что ты еще совсем юнец, и мне придется многому научить тебя, пока ты сделаешься настоящим мужчиной. - Он потащил меня к скамье и усадил рядом с собой. - То, что испытал ты у реки, со мной случилось давным-давно, но то же самое испытывает однажды каждый. К тебе, хвала Господу, это пришло в должный срок. А успей ты принять духовный сан, все могло бы обернуться бедой.
По правде говоря, я был смущен, и, видимо, на моем лице отражалось это смущение либо даже оторопь.
- Послушай, сейчас я попытаюсь растолковать, что с тобой приключилось. Скажи-ка, а неохота ли тебе теперь вскочить на коня и скакать, скакать хоть ночь напролет неведомо куда, чтобы с первыми лучами солнца повалиться на цветущий луг и проспать долго-долго?
- Да. Именно так.
- А не чувствуешь ли ты теперь прилива щедрости, когда можно отдать свое состояние первому, кто о том попросит, и отдать даже жизнь, ежели она кому-то понадобится?
- Да! И это тоже!
- А не было ли и так, что впервые почудилось тебе, будто ты одинок, вернее, будто чего-то тебе недостает, будто отняли от тебя половину?
Я пылко закивал головой, потому что Командор каждым выстрелом своим попадал точно в цель.
- Да! Да! Я все это чувствую! Но отчего так?
- Оттого что природа требует своего, сын мой. Природа - старая самовольница, и рано или поздно мы попадаем в ее ловушку.
Я вспомнил свои богословские познания и ухватился за них, как за соломинку, желая заставить его замолчать.
- Господня благодать уберегла нас от власти природы и помогает нам жить превыше ее.
Он вдруг расхохотался, безудержно загромыхал, разинув рот от уха до уха, так что все лицо его уподобилось хохочущей маске.
- Вот-вот, благодать! А скажи-ка, можешь ли ты прожить без еды? Ну-ка набери хоть мешок индульгенций - и пускай заменят тебе яичницу с картошкой! Он вдруг сделался серьезным и положил мне руки на плечи. - Природа ждет своего часа затаившись, неспешно, ибо знает: пренебречь ею нельзя. В ее руках наши жизнь и смерть, и коли ей заблагорассудится, может она сыграть с нами одну из своих шуток, как вот с тобой давеча. Не стану спорить, в твоей воле попытаться спастись от нее, скажем, отправиться в пустыню и уподобиться отшельникам былых времен. Да только толку от того не будет. Ведь и в пустыне тешилась она на славу над святыми мужами.
- Но я по-прежнему не пойму, о чем вы ведете речь.
- Я мог бы объяснить тебе или, вернее, указать тот путь, что поможет тебе понять это. Но не знаю, пришло ли время.
- Да разве стоило тогда затевать весь разговор?
Он многозначительно помедлил с ответом, сверкнув на меня краем глаза.
- Может статься, тут потребно время...
- Почему же не теперь?
- Ты только что схоронил отца.
- Но при чем тут отец? Он на небесах, а я здесь, на земле.
Дон Гонсало снова взглянул на меня.
- Нужно соблюдать приличия, - сказал он снисходительно. - Иначе что скажут в Севилье?
- Что за дело мне, Командор, до мнения севильцев! В жизни я ничего не таил, да и жизнь эта принадлежит только мне.
- Ну коли так...
Видно, подобных слов он и ожидал, к ним меня и подталкивал. Теперь же поспешно поднялся и сказал:
- ...позволь я отдам распоряжения кучеру.
И приказал запрягать. Когда мы сели в коляску, он высунул голову в окошко и крикнул:
- В "Эританью"!
3. Мы ехали молча. Я испытывал волнение и смущение разом. Через окошко я смотрел на деревья, виноградники и белые домики, окутанные сумеречным светом. Командор, шумно дыша, сидел рядом. Под конец, когда уже показались какие-то огоньки, он сказал мне:
- Должен тебе признаться: есть некое моральное основание, коим я пренебрегаю. Надобно только поступать осмотрительно. И если подумать, то кто усмотрит особую странность в том, что томимый жаждой кабальеро стремится жажду эту утолить.
Коляска остановилась. Навстречу нам тотчас сбежались слуги, а как скоро увидали, какого мы звания, выказали большое почтение. Командор послал их за хозяином, и тот не замедлил явиться. Они о чем-то пошептались, и речь явно шла обо мне - я заметил, с какою миной трактирщик взглядывал на меня, кивая в лад речам Командора. Потом он, подскочив, вознамерился было поцеловать мне руку и затараторил о том, как счастлив видеть у себя сына столь почтенного родителя.
Под эти разговоры мы дошли до потайной двери и поднялись наверх по лестнице, очутившись в комнате с балконом, откуда видны были сад и река. Впереди лежала Севилья, отделенная от нас широким небом, высвеченным луной. Я вышел на балкон и залюбовался. А тем временем Командору уже поднесли напитки, так что он приблизился ко мне, держа в руке бокал.
- Не желаешь ли хересу?
- Нет, пить мне пока не хочется.
- Да неужто вино придумано для утоления жажды?
- Право... я не пью вина.
- Ну-ка, давай - одним махом, устрой телу свадебку с винцом, ведь с ним мало что на свете может сравниться. Выпей и тотчас поймешь: на самом деле жажда тебя мучала, давным-давно мучала.
Под его неотвязным взглядом я сделал глоток и попробовал разобраться во вкусе вина.
- Недурное.
- Выпей-ка до дна.
Во мне словно разом вспыхнул огонь, словно какое-то ликование родилось у меня внутри. Я протянул Командору пустой бокал, но он рассудил за лучшее забрать его и унести прочь. Мне не следовало пить больше на пустой желудок, посему он велел подавать ужин.
Балкон украшали горшки с гвоздиками. Я сорвал цветок и понюхал. Казалось, запах его соединялся с ароматом, который впитал я в себя совсем недавно у реки. Но там меня окружала тишина, а тут, на балконе, я различал приглушенные голоса мужчин и женщин, разговаривавших в саду. Где-то играла гитара. Кто-то пропел коплу. Воздух дышал ароматами, ночь была нежной, и от влажной земли поднимались густые испарения. Вино несло свой жар по венам и полыхнуло в голову. Все казалось мне прекрасным, все рождало восторг и виделось в новом свете - и я опять почувствовал, как жизнь перетекает из меня в окружающий мир, чтобы срастись, соединиться с ним. На соседнем дереве запела птица, и пение ее резануло меня по коже непритворной болью. Из горла моего вырвался стон...
Время остановило свое течение, будто все застыло недвижным кристаллом, где в плену оказались луна, птица и я сам. Тут кто-то постучал в дверь, и волшебство рассеялось. Я неохотно бросил "Войдите!", потому что меня лишали счастья. В комнату вошла девушка, ей пришлось открыть дверь плечом, потому как руки ее были заняты подносом. Поставив поднос на стол, она огляделась, заметила меня и приблизилась.
- Дон Хуан!
Я услыхал голос - хрипловатый, резкий, каким поют канте хондо, он хлестнул меня, как если бы вместо "Дон Хуан!" она сказала "Я хочу умереть!".
- Что вам надобно?
- Я та, кого вы ждали.
- Ах да! Ветчина! Поставьте куда-нибудь.
Ответа не было. Она стояла против света, и я мог различить лишь ее силуэт.
- Вы что-то хотите?
- Я? Нет. Это вы... Тот человек велел...
- Какой человек?
- Старик... с крестом.
- А! Так тебя прислал Командор.
- Да, он отыскал меня, пощупал грудь, поглядел ноги и послал сюда, чтобы я была в вашем распоряжении.
Я не мог уразуметь, какая нужда мне в этой девушке. Я шагнул в освещенную часть комнаты. Она последовала за мной.
- Ты умеешь играть на гитаре? - спросил я.
- К чему вам это, сеньор?