Глубокоуважаемый синьор Кавелли,
Вам, несомненно, покажется странным, что я решил написать Вам это письмо, хотя мы едва знакомы. Я пошел на это только потому, что не знаю, к кому еще я мог бы обратиться за помощью. Во время конклава нам, кардиналам, не разрешены никакие контакты с внешним миром. За тем, чтобы это правило неукоснительно соблюдалось, существует достаточно жесткий контроль. Конечно, нам разрешено обсуждать между собой выборы понтифика, но и этот путь для меня закрыт по причинам, которые я изложу ниже.
Таким образом, Вы, дорогой синьор Кавелли, являетесь единственным человеком не духовного звания, которому я могу поведать свою историю и поделиться своими опасениями. Сюда же следует добавить и то обстоятельство, что мой покойный друг — кардинал Фонтана был о Вас самого высокого мнения. Все это заставляет меня довериться Вам и попросить о помощи, притом что я пока не совсем понимаю, какого рода может быть эта помощь.
К сожалению, Вы не сможете оценить ситуацию, в которой я нахожусь, не зная всей предыстории. Поэтому я должен попросить Вас набраться терпения, поскольку мне придется немного рассказать о себе.
Я родился в небогатой семье, а мои благочестивые родители сумели дать мне университетское образование, ограничивая себя буквально во всем. Я изучал теологию, но, к моему стыду, достаточно часто прогуливал лекции. Гораздо больше меня привлекали семинары, на которых обсуждалась текущая политическая ситуация. Особенно меня интересовали вопросы, связанные с изучением теории и практики коммунистического движения. Не забывайте, что это были семидесятые годы, и все, что касалось этой идеологии и противостояния двух мировых систем, вызывало много дискуссий и было необыкновенно популярно. Сейчас мне стыдно об этом вспоминать, но в те дни моего бога звали Карл Маркс. Моя огромная симпатия к этому мировоззрению и успехи в учебе не остались незамеченными.
Однажды после лекции ко мне обратились два хорошо одетых господина, которые отрекомендовали себя как представители Международного общества поощрения одаренных студентов. Сегодня я знаю, что это общество служило всего лишь ширмой, за которой скрывались совсем другие силы. Тогда же, по своей наивности, я пришел в неописуемый восторг, оттого что забрезжила надежда получить стипендию. Я надеялся, что мне наконец-то не будет стыдно за то, что на деньги моих бедных родителей я изучаю такие предметы, которые, доведись им об этом узнать, они отвергли бы от всего сердца. Кроме того, конечно, моему тщеславию немало польстило, что я, как меня уверяли, отношусь к немногим избранным.
Какое-то время все шло именно так, как я себе и представлял. Пожалуй, следует еще упомянуть о том, что в рамках договоренности я должен был также посещать курсы политической подготовки, которые проводились в этом «институте». Сегодня я понимаю, что эти люди были заинтересованы не столько в том, чтобы дать мне полезные знания, сколько в том, чтобы воспитать в рамках коммунистической идеологии, попутно стараясь разузнать обо мне как можно больше. Все шло к тому, что в будущем я стану заниматься исключительно теологией и языками. В то время я думал, что это исключительно моя собственная идея. Правда же заключалась в том, что эти мысли умело внедрили мне в голову. Служа делу коммунизма, мне предстояло сражаться с одним из самых опасных его врагов: с католической церковью. Правда, не снаружи, а изнутри.
Не стану утомлять Вас подробностями. Скажу кратко: я изучил теологию и стал священником. Сначала я горел желанием немедленно приступить к антикатолической деятельности, но меня остановили: мол, время еще не пришло. Наверное, меня приберегали для каких-то более важных целей. Часто по просьбе моих «товарищей» я передавал им более или менее конфиденциальную внутреннюю церковную информацию, и делал это охотно и без колебаний. Это обстоятельство еще сыграет в будущем свою роковую роль.
Но сначала мне следовало сделать карьеру. И я ее сделал. Тому виной не только мои личные заслуги, поскольку я неоднократно замечал, что передо мной открываются те двери, которые были закрыты для всех остальных. Мои покровители, по-видимому, имели связи в высших политических и церковных кругах. В сорок один год я стал епископом, а в пятьдесят три — самым молодым кардиналом Италии.
Но я оказался для этих людей плохой инвестицией. Как говорил Уинстон Черчилль: «Кто в двадцать лет не был революционером — у того нет сердца, кто остается им в сорок лет — у того нет ума». По мере того как у меня появлялось все больше жизненного опыта, коммунистическая пропаганда уходила все дальше на задний план, а католическая церковь, в которую я проник как враг, начинала значить в моей жизни все больше. Все эти годы мои кураторы продолжали эпизодически поддерживать контакт со мной, а я не позволял себе замечать, что внутренне я давно порвал с ними. Слишком велик был страх, что они выдадут меня и я потеряю все, чего достиг в этой жизни. Я не бравирую своим эгоизмом, все мы всего лишь люди! Во всяком случае, я считал, что блестяще воспользовался возможностями, сохранив притом свою независимость, и что так будет продолжаться вечно. Три дня назад я еще в это верил. Но это была лишь иллюзия, которой я лишился накануне конклава, когда под дверь моего номера в «Доме святой Марфы» засунули письмо. (Не знаю, как и при чьем посредничестве это сделали.) Я понял, что час истины настал. Мне однозначно дали понять, что я должен следовать приказам отправителя, если не хочу, чтобы моя карьера и мое доброе имя оказались полностью уничтожены.