Глава XVI
Восхищенный и гордый, какъ мы уже сказали, продолжалъ Донъ-Кихотъ свой путь, воображая себя, благодаря своей недавней побѣдѣ, величайшинъ и храбрѣйшимъ рыцаремъ въ мірѣ. Теперь онъ окончательно убѣжденъ былъ въ счастливомъ окончаніи всѣхъ предстоящихъ ему приключеній, и не обращалъ вниманія ни на какія волшебства и ни на какихъ волшебниковъ. Забылъ онъ въ эту ми нуту и безчисленные палочные удары, выпавшіе на долю его во время его рыцарскихъ странствованій, и камни, выбившіе у него половину зубовъ, и неблагодарность каторжниковъ, и дерзость грубыхъ ангуэзскихъ погонщиковъ. И думалъ онъ только, что если-бы найти ему средство разочаровать Дульцинею, то онъ могъ бы считать себя счастливѣйшимъ изъ всѣхъ рыцарей, когда либо подвизавшихся на бѣломъ свѣтѣ. Изъ этого сладостнаго усыпленія его пробудилъ голосъ Санчо, сказавшаго ему: «не странно ли, ваша милость, что мнѣ до сихъ поръ мерещится этотъ удивительный носъ кума моего Ѳомы?»
— И неужели ты, въ самомъ дѣлѣ, думаешь, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, что рыцарь зеркалъ былъ бакалавръ Самсонъ Каррасно, а оруженосецъ его — кумъ твой Ѳома?
— Ужъ право я не знаю, что и подумать объ этомъ, проговорилъ Санчо. Все, что говорилъ онъ мнѣ о моемъ хозяйствѣ, о моей семьѣ, все это могъ знать только настоящій Ѳома Цеціаль. И лицо то его, когда онъ очутился безъ носа, было совсѣмъ, какъ у кума моего Ѳомы, и голосъ, ну словомъ все, какъ у того Ѳомы, котораго я видѣлъ и слышалъ тысячу и тысячу разъ, потому что мы вѣдь земляки, да въ тому еще сосѣди.
— Санчо! обсудимъ это, какъ умные люди, отвѣтилъ Донъ-Кихотъ. Скажи мнѣ: возможное ли дѣло, чтобы бакалавръ Самсонъ Карраско, вооруженный съ ногъ до головы, пріѣхалъ сюда — какъ странствующій рыцарь — сражаться со мной? Былъ ли я когда-нибудь врагомъ его? подалъ ли я ему какой-нибудь поводъ сердиться на меня? Соперникъ ли я его, и наконецъ воинъ ли онъ, а слѣдственно можетъ ли онъ завидовать стяжанной мною славѣ?
— Но, скажите же на милость, отвѣчалъ Санчо, какъ могло случиться, чтобы этотъ рыцарь, это бы онъ тамъ ни былъ, такъ походилъ на бакалавра Самсона Карраско, а оруженосецъ его на моего кума Ѳому? И если это дѣло волшебства, какъ вы говорите, то развѣ не могло найтись на свѣтѣ двухъ человѣкъ, похожихъ, какъ двѣ капли воды, на двухъ другихъ?
— Повторяю тебѣ, Санчо, настаивалъ Донъ-Кихотъ, все это злыя продѣлки преслѣдующихъ меня волшебниковъ. Предугадывая мою побѣду, они устроили такъ, чтобы при взглядѣ на побѣжденнаго мною рыцаря, я встрѣтился съ лицомъ моего друга бакалавра, и поставивъ дружбу между горломъ врага и остріемъ моего меча, они надѣялись этимъ способомъ ослабить мой справедливый гнѣвъ и спасти жизнь того, это такъ измѣннически и подло покушался на мою. Санчо! неужели тебѣ нужно приводить примѣры въ доказательство того, какъ могутъ волшебники измѣнять человѣческія лица? ты кажется убѣдился въ этомъ на дѣлѣ. Не болѣе двухъ дней тому назадъ, не видѣлъ ли ты собственными глазами Дульцинею во всемъ ея блескѣ, во всей ея несказанной прелести; между тѣмъ какъ мнѣ она показалась грубой и отвратительной мужичкой, съ гноящимися глазами и противнымъ запахомъ. Что же тутъ удивительнаго или неестественнаго, если волшебникъ, устроившій такое возмутительное превращеніе съ Дульцинеей, устроилъ нѣчто подобное теперь, показавъ намъ, съ извѣстнымъ тебѣ умысломъ, лица Самсона Карраско и твоего кума. Но подъ какимъ бы тамъ видомъ не напалъ на меня врагъ мой, я знаю, что я побѣдилъ его, и этого съ меня довольно.
— Одинъ Богъ знаетъ всю правду, сухо отвѣчалъ Санчо. Ему, конечно, трудновато было убѣдиться доводами Донъ-Кихота, когда онъ очень хорошо зналъ, что очарованіе Дульцинеи было дѣломъ не волшебниковъ, а его самого; но онъ рѣшился не говорить объ этомъ ни слова изъ страха, чтобы какъ-нибудь не проговориться.
Въ это время въ нашимъ искателямъ приключеній присоединился какой то незнакомецъ, ѣхавшій по одной дорогѣ съ ними, верхомъ на великолѣпной, сѣрой въ яблокахъ кобылѣ. На немъ былъ короткій зеленый плащъ, съ капишономъ позади, обложенный бурымъ бархатомъ, голова его была прикрыта такого же цвѣта бархатной шапочкой, збруя выкрашена въ зеленый и бурый цвѣта. Арабскій мечъ висѣлъ на зеленой перевязи, отдѣланной совершенно такъ же, какъ его полуботфорты, наконецъ шпоры, покрытыя зеленымъ лакомъ, были такой изящной работы и такъ блестѣли, что вполнѣ соотвѣтствуя всему костюму всадника, производили лучшій эффектъ, чѣмъ еслибъ были сдѣланы изъ чистаго золота. Встрѣтившись съ нашими искателями приключеній, онъ вѣжливо раскланялся съ ними и пришпоривъ коня, хотѣлъ было ѣхать дальше, но Донъ-Кихотъ удержалъ его.