Но холодный рассудок историка изумляет другое: как случилось, что под могучим прессом нагнетаемого партией и правительством безумного страха доносчиками стали не все? Сам факт, что призывы поступать, "как Павлик Морозов", продолжались свыше пятидесяти лет, свидетельствует о том, что, как Павлик, все не поступают. Доказательство того и эта книга, которую мы писали несколько лет в Москве. Рукопись ходила в Самиздате с 1984 года, потихоньку обсуждалась многими писателями, и никто, насколько мы знаем, за нее не пострадал.
Основной задачей советской литературы было, как известно, создание положительных героев, помогавших советской власти. При этом никакие противники так не вредили этой власти, как она сама себе, сочиняя мифы, ее компрометирующие. Идет время. Павлика Морозова можно осудить, вовсе изъять, можно подкрасить, восстановить. Говорят, сознательный гражданин приучен верить всему, что он слышит, видит и читает. Но из этого не следует, что он будет поступать так, как его заставляют. Даже в сталинских и гитлеровских лагерях чудом выживали несломленные люди. В России обыкновенный человек по-прежнему делает вид, что он, как всегда, согласен. Но мы не знаем о чем он думает. Он лжет, когда от него требуют лжи, но в душе хочет знать истину. Он поддается, когда его, по выражению Достоевского, хотят сузить, но поддается не до конца. Он мало кому доверяет, но все же надеется, что собственные дети на него не донесут.
1980-84 гг.
Москва - Свердловск - Герасимовка
Тавда - Ирбит - Первоуральск - Алупка
Запорожье - Мелитополь - Харьков
Львов - Ленинград - Магнитогорск.
Послесловие. РАСПАД СИСТЕМЫ И УЧАСТЬ ГЕРОЯ 001
Судьба этой книги и ее автора оказались необычными.
Работа над рукописью о Павлике Морозове была закончена в начале восьмидесятых, когда Советский Союз торжественно отмечал пятидесятилетие со дня смерти героя-пионера. Нечего было и думать о публикации книги. Рукопись попала в Самиздат, а имя автора - в черные списки тех самых органов, символом которых был доносчик 001. Объявленные гласность и перестройка также ничего не изменили.
Выпустило книгу Лондонское издательство в конце 1987 года, а советские таможенники конфисковывали книгу у тех, кто пытался ее провезти. Между тем про найденные нами подлинные сведения о Павлике Морозове заговорил "Голос Америки", а летом 1988 года автор прочитал текст, главу за главой, перед микрофоном нью-йоркской студии Радио "Свобода", которое тогда уже перестали глушить. Передачи эти повторялись каждые четыре часа и охватывали сорок миллионов слушателей от стран Восточной Европы до Дальнего Востока.
В редакции советских газет и журналов хлынул поток писем. "Недавно узнал о том, что Павел Морозов вовсе не тот, о каком мы говорили, не пионер-герой, а предатель, - писал в "Пионерскую правду" мальчик из города Цимлянска Ростовской области. - В нашей отрядной песне есть такие строки: "Равняйся на Павла Морозова!". А на кого равняться? Я очень гордился, что наш отряд носит его имя. А вышло вон что".
Важнейший вопрос задал взрослым мальчик. "Пионерская правда" письмо это напечатала. И не просто так, а чтобы ответить. Похоже, органы пропаганды и не предполагали, что тема окажется настолько болезненной. "...Пишут пионеры и их родители, - сообщала газета. - Пишут учителя и библиотекари. Пишут ветераны и студенты. Вопросов в письмах много, но суть у них одна: хотим знать правду о Павлике". Советская пресса, после многих лет табу, заговорила об этом мальчике, - знак сам по себе отрадный. Молчать стало трудней.
В духе времени Всероссийское общество "Знание" организовало в Москве круглый стол "Белые пятна в истории комсомола". Мнения историков разделились. Одни назвали Павлика Морозова "пионером-доносчиком", резко осудив тот символ, который из него сделали во времена культа личности Сталина. Другие утверждали, что "гражданская позиция должна цениться выше, чем родственные, семейные отношения". Стало быть, донос детей на родителей морально оправдан. Заметим, что историки те были сотрудниками Научно-исследовательского центра почтенной памяти Высшей комсомольской школы при ЦК ВЛКСМ.
Мальчик эпохи гласности, ровесник Морозова, доверчиво писал в газету, чтобы узнать правду, а образованные дядя и тети, обсудив разные мнения и повторив за круглым столом легендарные сведения о подвигах Морозова, пришли в "Пионерской правде" к научному заключению (не до стиля, важна суть): "Подробно изучив все обстоятельства жизни и смерти Павлика Морозова, не уважать его нельзя".
Неприязнь интеллигенции к герою-доносчику, однако, прорвалась на страницы перестроечной печати. Писателю В.Амлинскому, которому мы давали читать рукопись еще в начале восьмидесятых, в статье по поводу реабилитации Бухарина в журнале "Юность" удалось сказать между прочим, что поступок Морозова - "символ узаконенного и романтизированного предательства". Журнал "Огонек" рассказал о четвертом классе одной московской школы, который в разгаре перестройки боролся за право носить имя Павлика Морозова. И журнал мужественно писал об обществе сталинских времен, извратившем "даже самые первичные понятия о нравственности".
Время было противоречивое, и та же "Юность", заимствовав из книги "Вознесение Павлика Морозова" факты и фотографии без ссылок на первоисточник, вдруг заявила, что "пришло время, когда мы должны окончательно лишить западные издательства этого приоритета - обнародовать белые пятна нашей истории". Зачем понадобилось редакторам "Юности" делать западных историков лишенцами, когда все уже качалось? Нечто подобное уже было в советской истории и ни к чему хорошему не привело.
В советской печати раздались голоса об очистке духовной атмосферы от остатков сталинизма. Как известно, коммунистическую, классовую мораль, отличную от нормальной, объявил Ленин. А он еще оставался неприкасаемым. То тут, то там проскакивали в советской печати намеки на Павлика Морозова, подчас весьма туманные, но и это было важно.
Постепенно появлялись и более серьезные выступления. Дважды заявил о своем неприятии доносительской морали писатель В.Кондратьев, который тоже одним из первых прочитал рукопись книги "Вознесение Павлика Морозова". Отрицательно высказалась писательница И.Грекова в газете "Московские новости". "Страсть к доносу, - писал в "Новом мире" публицист Ф.Бурлацкий, - была всосана старшим поколением с молоком матери. Да и воспитывали ее. Я до сих пор вздрагиваю каждый раз, когда подъезжаю к своему дому на улице Павлика Морозова. Вот ведь мальчонка заложил отца родного по мотивам политическим и стал примером для подражания миллионам юношей и девушек..." Улицы Павлика Морозова в Москве не было, это переулок, но позиция активного перестройщика звучала вполне пристойно.
Вот что, однако, пугало. Попытки публично поколебать пьедестал национального героя-доносчика были эмоциональны. А его защитники вовсе не собирались сдавать позиции. Они то и дело появлялись на страницах разных печатных органов не только с эмоциями, но, споря с книгой и чувствуя свою силу, властно заявляли, что Морозов был и остается героем.
В "Аргументах и фактах" от имени Прокуратуры СССР старший советник юстиции И.Титов отвечал читателям, что он изучил "архивные материалы следствия и судебного разбирательства об убийстве Павлика Морозова". Но рассказывал Титов старый миф, почерпнутый им из советских газет и книг. Даже обвинительное заключение по делу об убийстве Павлика и его брата прокурор изучал по пропагандистским материалам того времени. Ни единого архивного факта не приводил Титов, не назвал ни источников, ни имен свидетелей и еще больше запутал истину.
Скрытая цель публикации была ясна: попытаться нейтрализовать книгу "Вознесение Павлика Морозова", то есть те свидетельские показания и документы, что были опубликованы в Лондоне и передавались западными радиоголосами. Но повторяя и подновляя старые легенды о юном большевике-агитаторе, борце за социализм, защитники Павлика Морозова вынуждали читателей стремиться узнать новости не из советских источников. Журналисты и писатели из авангарда призывали к совести. А в тысячах школ по всей стране честность продолжала воспитываться на примере подлости, концентрированным выражением которой стал Морозов. Метастазы свидетельствовали о том, как серьезна болезнь. Попытаться лечить ее значило отказаться от классовой морали и признать правоту христианской, признать, что социализм есть восстановление крепостного права в России, да такими методами, которые не снились Ивану Грозному.