Приносим свои извинения за доставленные неудобства.
Спасибо, что пользуетесь «Дополненной реальностью!»
Что? Что⁈ Какого ёбаного хера⁈
— Андрей Витальевич! — Пашка, хлюпая ногой в одном носке по грязи, побежал к Лосеву. — Пожалуйста! Я вас очень прошу! Не оставляйте меня одного! Не делайте такое из-за меня!!!
— Павел, ну что вы! — с очень серьёзным лицом встал ему навстречу старый бездомный. — На вас отнюдь нет никакой повинности в моём решении! А на просьбу вашу отозваться я, увы, не смогу в сложившихся обстоятельствах. Но потому лишь, что никоя моя помощь на деле вам ни к чему, а вот Агнии Ауэзовне будет весьма кстати. — Лосев немного нахмурился, пристально посмотрел в перемазанную болотной грязью Пашкину рожу, а потом добавил внушительно: — И попросить мне вас надобно. Дело я замыслил не самое простецкое и уж точно не из приятных. Возвращайтесь в город, Павел. Тут компания — она ни к чему. Ни вам оттого проще не станет, ни мне. Я, может, впервые за пару десятков лет на настоящее решение отважился, невзирая на все свои страхи. Порадуйтесь за меня. Всё ж таки жизнь земная дана человеку именно для того, чтобы решения принимать.
— Не такие!
— Всякие, Павел. Давайте расстанемся друзьями.
И он снова пожал Пашкину руку, а потом вернулся к своему кошмарному занятию: положил в раструб рюкзака последний валун, потом затянул тесёмки и с усилием пристегнул на карабин верхнюю крышку. Сел на землю и надел лямки на плечи. Затянул ремешки. А поднялся с превеликим трудом, сгорбившись вперёд, как та старуха из сказочных мультиков.
— Не ходите за мной, Павел, — сказал Лосев на прощание. И прибавил вдруг просительно, почти умоляюще: — Пожалуйста.
Волна отчаяния прибила младшего Соколова к гнилой земле. Он заворожённо смотрел, как медленно и неотвратимо удаляется навьюченная своей кошмарной ношей фигурка бездомного, пробуя почву перед собой прежде, чем сделать очередной шаг. Где-то там, впереди, он отметил какое-то жуткое глубокое место в топи.
Он…
Пашка не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни сглотнуть. Комары-мутанты радостно облепили его рожу, шею, локти с предплечьями и голые лодыжки. Не может быть. Так не будет. В это он отказывался поверить даже больше, чем в то, что продал душу дьяволу, или в то, что на его кровати сидел натуральный демонище, с рогами и хвостом.
Этого не может быть.
Пашка почувствовал, как по правой щеке катится одинокая крупная слеза.
Он не плакал ни разу с третьего класса, когда утрата булки с повидлом лишила младшего Соколова школьного авторитета навсегда. С тех пор слёзы словно бы испарились вообще из Пашкиного организма, что было нормой, ведь он — пацан. Ему не приходило в голову плакать.
А теперь он толком и не понял, что это происходит. Даже не утёр следующую, покатившуюся за первой, слезу.
Лосева перестало быть видно, хотя хруст веток ещё различался через жужжание мошкары.
Горло отказывалось делать глотательные движения. Казалось, что в нём что-то застряло.
Пашка очнулся, когда очередной оголтелый комарище забрался прямо в ноздрю. Оглушительно чихнул. Тряхнул башкой, безумно, затравленно оглядывая опустевшую поляну и следы работы Лосева около горки покрытых мхом камней.
А потом развернулся и панически понёсся, шлёпая мокрым носком по вязким лужам, прочь, не разбирая пути.
Очнулся Пашка, едва не увязнув в очередной топи, выбираться из которой пришлось с помощью игры. Чуть опомнившись, он сел на какую-то корягу и определил направление к дороге через 2гис. Поёжился.
Все руки были в кровяке из-за раздавленных комаров, рожа чесалась, на лодыжках вспухли бугры.
Пашка восстановил босую ногу, которую успел насадить на какой-то острый камень, и убрал вывих в бедре. Удалил с кожных покровов укусы насекомых.
На экран телефона упала ещё одна крупная слеза, и младший Соколов наконец-то вкурил, что плачет, в натуре плачет, как та баба на кухне.
Пашка почти свирепо утёр глаза и заморгал. Вдавил зубы в нижнюю губу. Потом зажмурился до разноцветных разводов и вскочил с бревна. Пошёл, уже осторожно, по компасу 2гис.
Через время выбрал длинную, почти ровную ветку, чтобы пробовать впереди почву. Хотя ближе к дороге глубоких топких мест почти не было.
Как вернуть игрухой кроссовку, Пашка не придумал. Это значило, что придётся возвращаться домой полубосым.
Проще было думать об этом, чем о том, что происходит где-то позади за спиной. Наверное, прямо сейчас.
Кожа вздувалась колючими пупырками, когда Пашка представлял то, что сейчас с Лосевым. Представлял, как…
Это всё из-за него. Из-за его квеста. Из-за его договора. Из-за треклятой игры! И Лосев не только умрёт кошмарной, жуткой смертью в вонючем болоте, он ещё и окажется в Аду! Вместо того чтобы стать ангелом, вместо того чтобы…
Пашка трижды сбивался с пути и дважды, останавливаясь, начинал молотить кусты папоротников ногами, а ветки деревьев — руками, пока не пропадало дыхание. Однажды дико, неистово, до хрипоты заорал в небо, взметнув стаю ворон.
К дороге младший Соколов выбрался в состоянии диком и безумном, изнемогающий от усталости и похожий с виду на лешего. Он отдышался, безумно глядя на полосу деревьев за спиной.
Там всё уже должно было закончиться.
От этого сердце сжималось в какую-то болезненную тряпку внутри.
Спустившись обратно с обочины, младший Соколов сел в траву и залез в почти разрядившейся телефон. Он успел убрать с тела грязь, почистить джинсы и футболку, удалить дыру, оставленную корягой, ссадины с босой ноги, восстановить себе энергию и снести чувство голода, когда мобила бесповоротно отрубилась.
Пашка содрал на фиг лоскуты носка. Потом снял оставшуюся кроссовку и второй носок. Сунул всё это во всё ещё грязнючий, словно и его топили в болоте, рюкзак. И попытался поймать попутку, но легковушки не тормозили. Даже редкие тут таксишки не интересовались босым парнем у кромки леса.
Пришлось пердячить до остановки.
В башке ширился вакуум.
В переполненной до отказа маршрутке Пашке отдавили босые ноги, а ползла она так медленно, что, наверное, лучше было идти пешком. Пробки на объездных дорогах к вечеру встали почти намертво.
Духота и толкотня помогали не думать.
У дома Пашка был в сумерках: блуждания по лесу заняли почти весь день.
— Ты чего без обуви, Павлуша⁈ — привязалась противная соседская бабка. — Ноги побьёшь, гангрена начнётся или СПИД занесёшь! Вон чего только не валяется! Иголки всякие бросают! Головой-то думать надо! Куда мать смотрит⁈
Поднявший невидящий взгляд на бабку Пашка сфокусировался и вдруг увидел за ней у первого подъезда прислонившегося плечом к фонарному столбу Васина: тот скользнул по обородившемуся и лохматому младшему Соколову взглядом и снова уставился на подъезд — не узнал.
Но самым херовым было другое: рядом с Васиным синела на фоне зелёной травки броским лыжным комбинезоном злоебучая призрачная Лиля!
Возвратившийся на землю Пашка очканул. Ещё и бабка эта долбанутая вопит его имя на всю Ивановскую!
Забывая дышать, младший Соколов припустил к подъезду, проклиная отсутствующие кроссы: он же этим факт привлечёт внимание, его же начнут рассматривать…
Спасло невлияние адаптации на пользователей и ебанашек-покойничков. Походу, Пашку всё-таки не узнали.
Но, если этот утырок начнёт тут шпионить, разоблачение — вопрос времени! А если опять привяжется эта блаженная… Вот только её сейчас и не хватает, мля! Только её!
Пашка открыл дверь и постарался заскочить в квартиру побыстрее, чтобы Другая мама, или хуже того, Серёга не сфокусировались на отсутствии обуви.
В прихожей горел свет: архангельское членовредительство и правда устранили, хотя стена выглядела покоцанной и требовала как минимум трёх новых обоин.
— Паш? — выглянула Другая мама из кухни с каким-то озабоченным видом.