– Ночью или под утро вы из салона выходили?
Она не побледнела, нет, и бездонные глаза ее не забегали в паническом испуге по моим плечам, как полчаса назад у Сомы. Надо отдать ей должное: держится она великолепно – любой такой вопрос из равновесия выведет. Вот так сидишь спокойно, кофе потягиваешь, серых чаек за окном считаешь, и тут вдруг к тебе подходит полицейский-ясновидящий и в лоб интересуется твоими интимными подробностями минувшей ночи. А она держит себя в руках замечательно, только с ответом немного затянула…
– Так выходили или нет?
– Я не понимаю вашего вопроса. – Она, что вполне логично для рациональной женщины, попыталась выиграть несколько секунд для того, чтобы сообразить, как ей вести себя в сложившейся ситуации.
– Я извинился перед вами за свой русский. – Я великодушно подарил ей эти несколько секунд. – Может, мне лучше по-японски спросить?
– У меня японский гораздо хуже вашего русского, – мотнула она головой, и я вдруг поймал себя на непреодолимом желании того, чтобы костяная заколка из ее волос выскочила и с этим манящим движением головы взметнулись бы и рассыпались по плечам ее волосы. Но заколка держалась крепко. – Я хочу знать: почему вы вдруг интересуетесь моей поездкой на пароме?
– Я же сказал: заявление на вас написали…
– Да, но вы не сказали, что за заявление!
– А вы не ответили на мой вопрос относительно того, выходили вы под утро из салона или нет…
– Долго будем с вами друг друга футболить? – Ирина резко прервала начавшуюся перепалку.
– Так выходили или нет?
– Выходила! – бросила она мне в лицо и демонстративно отвернулась к окну.
– Зачем, если не секрет?
– Да какое, в конце концов, вам дело? – не удостаивая меня взглядом, поинтересовалась она.
– Я же говорю вам, заявление на вас написали.
– И что на меня заявляют?
– Что вы в море мешки бросаете… – Я постарался как можно внимательнее отнестись к ее реакции на это сообщение, но видимых изменений в ее экстерьере не произошло.
– Мешки? – Она вновь повернулась ко мне.
– Да, мешки.
– Мешок был всего один. – Смятение, видимо крепко ударившее по ее внутреннему миру секунду назад, ей удалось быстро преодолеть.
– Да, верно, в заявлении так и сказано.
– И кто на меня стукнул?
– Что, простите? – Я, конечно, осведомлен о переносном значении этого русского глагола, но мне захотелось лишний раз проверить свои филологические способности.
– Заявление это кто написал, спрашиваю?
– Честная гражданка Японии. Как и вы, кстати…
– Что «как и я»?
– Гражданка Японии.
– А-а, это… Да, я гражданка… И что теперь?
– Да, собственно, ничего особенного. Что в мешке было?
– А вы как думаете? – А вот это она зря! Не следовало ей опять затягивать с ответом на элементарный вопрос – особенно после того, как выяснилось, что мне многое известно…
– Вы знаете, Ирина, – я опять чуть было не дотронулся до ее руки, – у меня работа такая, что я часто за самого себя все додумать не могу. Так что, извините, еще и за других людей думать я просто не в силах. Да и в работе моей обычно требуются собственные слова подозреваемых или обвиняемых, понимаете?
– Понимаю. Я кто – подозреваемая или обвиняемая? – недовольно буркнула русская красавица.
– Ни та, ни другая, разумеется. Вы же видите: я с вами разговариваю как частное лицо, без протокола и записи.
– Хорошо. В мешке был мусор…
– Какой мусор?
– Домашний. Я его в воскресенье в багажник загрузила, хотела по дороге в порт на помойку завезти, но забыла.
– И решили в море скинуть?
– А что, убудет, что ли, от моря вашего? – Ее тон вдруг стал заметно грубеть. Создавалось впечатление, что до последнего времени она как бы сдерживала себя и разыгрывала образованную и воспитанную даму (балагур Ганин добавил бы обязательно: «из Амстердама»), но теперь внезапно тормоза полетели, и речь ее стала терять соответствие благородному и привлекательному внешнему виду, что, впрочем, так и не отбило у меня желание дотронуться до ее тонких пальцев. – Оно у вас что, это море, какое-то особенное?
– Да нет, ничего особенного в нашем Японском море нет. Просто мусор в него бросать не принято.
– Ну извините! – фыркнула она.
– Вы, если не секрет, в Отару с какой целью прибыли?
– С туристической, – отрезала погрубевшая Ирина.
– У вас отпуск сейчас?
– Какой отпуск?
– На работе.
– Я не работаю.
– Домохозяйка?
– Типа того…
– Типа чего? – Мне ужасно нравится это новорусское «типа». Еще в студенческие годы я бесился от бессилия в вопросе перевода английского «a kind of», которым переполнены нехитрые тексты голливудских блокбастеров. А теперь вот – с этим русским «типа» – проблема оказалась решена…
– Типа домохозяйка, – буркнула Катаяма.
– Значит, муж ваш достаточно зарабатывает?
– А что это вы так мужиком моим интересуетесь? Вы по автомобильной линии, что ли? – Ирина заинтересованно прищурилась.
– У вашего мужа проблемы в бизнесе?
– Да вроде нет…
– Он, кстати, где сейчас?
– Что значит «где»? – Теперь над ее прекрасными глазами взлетели сразу обе, как я вдруг разглядел, наполовину аккуратно выбритые, наполовину изящно подрисованные брови.
– Ну вы же одна на Хоккайдо приехали.
– У него работы выше крыши.
– В Ниигате?
– Да.
– А в России ваш муж часто бывает?
– Значит, вы все-таки по автомобильной линии?
– Да нет же, не по автомобильной.
– Врете! Знаете прекрасно, что он в Россию подержанные японские тачки продает!
– Хорошо-хорошо, Ирина, – успокоил я ее. – Пускай будет «по автомобильной»… Хотя на самом деле это совсем не так…
– Ну бывает он в России. Регулярно бывает.
– На Сахалине?
– В основном да. Случается, в Находку ездит, в Хабаровск летает. Но в принципе у него главные покупатели на Сахалине.
– А сейчас он где?
– Как где? – Она опять насторожилась. – В Ниигате, конечно. Почему вы спрашиваете?
– Просто так. – Я старался звучать как можно более простодушно. – Я же вам сказал: вы одна здесь, на Хоккайдо, он там один…
– Да будет вам! Вы же японец! – Ирина всплеснула руками.
– И что с того, что я японец?
– Того! Как будто не знаете, что такое японские семьи! – Она вперилась в меня своими жгучими угольками.
– А что такое японские семьи? – Я попытался как можно наивнее округлить глаза.
– А то! Вы же вместе со своими бабами жить не можете! Вас же воротит от них!
– Извините, не понял! – уже без фальсифицированного неведения удивился я.
– Не понял он! – скривила Ирина свои чуть-чуть больше, чем следовало, накрашенные умеренно яркой алой помадой губы. – А сам сидит и груди мои рассматривает!
– Груди?
– Две их у меня! – В Ирине, видимо, окончательно проснулась она сама, заглушив зачатки воспитанности, которые проявляли себя пять минут назад. – Скажете – нет?!
– Простите, Ирина, но я не из… – мне пришлось полезть за нужным словом в свой филологический карман, откуда вылезло банальное, – этих…
– Да все вы одинаковые! – не поверила мне она. – Вам только одного нужно!
– Чего «одного»?
– Того! Может, мне еще сходить к прилавку вам пирожное заказать, чтобы вы сзади меня могли получше рассмотреть?
– В каком смысле? – Признаться, я никогда еще не испытывал такого психологического натиска со стороны противоположного пола, который европейцы с американцами по инерции продолжают называть слабым, но который даже у нас, в антифеминистической Японии, таковым уже давным-давно не является.
– В прямом! Вам же интересно, какие у меня ноги! – продолжила она свою стихийную, но мощную контратаку.
– Почему вы, Ирина, решили, что меня интересуют ваши ноги? – Я все еще не мог прийти в себя после такой решительной атаки.
– А что вас еще во мне может интересовать? Выше пояса я и так хорошо просматриваюсь: и морда, и грудь на виду, а вот какие у меня ноги, бедра и задница, вам не видно. Вы же смотрите на меня и мечтаете, чтобы я встала и пошла куда-нибудь – в туалет, например.
– Скажите, Ирина, – мне пора было успокоиться, немедленно прекратить похотливую визуализацию в своем воображении объектов, перечисленных Катаямой, и возвратиться к самому себе, спокойному, уравновешенному и рассудительному, – у вас что, с мужем проблемы какие-то?