— Очень хорошо, что я на тебя напала, — словно бы тут же зачеркнув «отпевшего свое» Смолина, деловито сказала она, и Геннадий плотнее прижал к уху телефонную трубку: — Зайди ко мне — возьми анкету. Для заграничных гастролей. Поедешь вместо него. Без сувениров не возвращайся!
Она наигранно громко рассмеялась, и Геннадий еще плотнее прижал трубку.
— Ясно, — сказал он, едва сдерживаясь, чтобы не выдать сразу выросшую до необъятных пределов, торжествующую в нем радость. — А когда... зайти?
— В понедельник. Нет, лучше во вторник. После двенадцати.
И она, не простившись, ничего больше не спросив об Антоне, бросила трубку.
У входной двери трижды позвонили. Михаил вышел открыть и вернулся, церемонно держа под руку молодую женщину в светлом пальто и маленькой норковой шапочке, кокетливо надетой не столько на голову, сколько на высокую замысловатую прическу.
— Але-е-ена! — поднялся из-за стола Виктор и, раскинув руки, быстро пошел навстречу, — Все хорошеешь! — Он обнял ее, поцеловал в щеку.
— А ты портишься, — сказала она, мягко освобождаясь от объятий. — Научился говорить комплименты.
— Раньше я говорил колкости, — согласился Виктор. — Это было лучше?
Михаил унес в прихожую ее пальто. Геннадий поклонился ей и придвинул свое кресло. Она подала ему руку, сказала просто:
— Здравствуйте, Геннадий Борисыч.
Виктор подвел ее к Шатько:
— Однополчанин. Войну вместе прошли.
И об Алене:
— Антошина сестренка.
Алена села в кресло, оглянулась на дверь в смежную комнату.
— Антона нет, я знаю, А где же Люся?
— У соседей. Ты есть хочешь? — спросил Михаил.
— Только что, — Алена отставила подвинутую ей тарелку. — Я уже знаю, — сказала она тихо. — Это правда?
— Послушай, — Виктор сел возле нее. — Ты гусей помнишь?
— Каких? — не поняла Алена.
— Белых гусей. Стадо огромное...
Она посмотрела на него как на сумасшедшего. Даже отстранилась.
— Ты никуда никогда не перегоняла стадо гусей?
— Что с вами? — шепотом спросила она и беспомощно оглянулась.
Михаил и Шатько курили, стоя под форточкой, и смотрели в ее сторону, и это ей смутно что-то напоминало.
— А-а-а... — протянул Виктор. — Ну, ладно. Я так. А детский санаторий в немецком тылу помнишь?
Алена слушала его с каким-то болезненным выражением лица.
— Да ты не думай, — он понял ее по-своему. — Я не пьян.
И опять спросил:
— Когда Антон пел там... Под баян. Помнишь?
— Не помню, — насторожилась Алена, — А что? — ждала она пояснений.
Виктор замолчал.
— Я помню, когда он пел, — медленно сказала Алена. — Но не там. Ни в какой не в деревне.
Весь день — дома, как только узнала она от мужа о болезни Антона, в трамвае, когда ехала сюда, за дверью, когда нажимала кнопку звонка, когда здоровалась, знакомилась с полковником, — Алена отгоняла и отгоняла навязчивые, цепкие видения, в которых обязательно был Антон и обязательно пел. Они рассыпались и возникали снова, а она боролась с ними и испытывала перед этими видениями какой-то суеверный страх.
До сих пор она любила все, что в ее жизни было связано с этим человеком, и, как самое дорогое, берегла это в своей памяти и время от времени осторожно, бережно извлекала оттуда. А теперь прошлое стучалось, теснилось в ней так требовательно, так настойчиво, будто становилось важнее, значительнее настоящего. И это было неестественно. Страшно. Алена подумала, что так, наверное, бывает, когда близкий тебе человек умер. Содрогнулась от этой ужасной мысли, постаралась прогнать, но уже никак не могла от нее отделаться.
— Ты помнишь, — опять спросил ее Виктор, — он под баян пел. В темноте, на рассвете...
— И вовсе не под баян, — сказала Алена. — Это река текла. И плескалась о наш паром.
Глава V
Алена не забыла, с чего это началось, и чем старше становилась, тем чаще, обстоятельнее вспоминала все дальше и дальше уходившее от нее время. Теперь это время виделось ею со стороны. Виделось с подробностями, которые она тогда не замечала, а может быть, их и не было тогда совсем. Виделось с проникновением в тогдашнее ее настроение, с осознанием тогдашних неожиданных, нелепых, неизвестно чем вызванных ее поступков. Больше того: памятью своей возвращая прошлое, она отчетливее, чем тогда, видела и других, окружавших ее людей, догадывалась, понимала, о чем они тогда думали, что чувствовали. Она, пожалуй, немного домысливала... Но лишь настолько, что сама этого не замечала.