— Когда меня не станет, — подчеркнуто высокопарно сказал Деймон, — вы сможете снять этаж в Рокфеллер-центре и нанять победительницу конкурса «Мисс Америка» в секретарши. Но пока я здесь, мы будем вести паши дела как обычно.
Оливер фыркнул. Он был невысоким блондином, почти альбиносом, и чтобы компенсировать свой недостаток, держался подчеркнуто прямо, почти по-военному. Фырканье — что-то новое для него.
— Когда вас не станет, — усмехнулся он. — Вас не станет через тысячу лет.
Они были хорошими друзьями, что естественно, когда день за днем в рубашках с короткими рукавами работаешь бок о бок, и не привыкли особенно церемониться друг с другом.
— Я уже говорил, — сказал Деймон, — что собираюсь как можно скорее выйти на пенсию и прочесть наконец все те книги, на которые у меня не хватает времени, пока я тут работаю.
— Поверю, лишь когда я это увижу, — сказал Оливер. Но при этих словах он улыбался.
— И обещаю, что даже ногой не ступлю в ваши новые дворцовые покои, — продолжал Деймон, — Я буду вполне удовлетворен, получая от вас ежеквартальные чеки, которые вы будете обязаны высылать мне по нашему контракту, и зная, что вас еще не обобрал бухгалтер, подделавший конторские книги.
— А я буду кормить вас, пока у вас не выпадут последние зубы, — улыбнулся Оливер. — Обещаю.
— Быть по сему, — Деймон хлопнул его по плечу. — А пока оставим все как есть. И чтобы компенсировать вашу чувствительность, я сам заплачу человеку, который завтра вымоет окна.
Вполне удовлетворенные друг другом, они занялись делами.
Сидя в загроможденной вещами гостиной, прислушиваясь к воскресным колоколам и держа перед собой раздел книжного обозрения со списком бестселлеров, он припомнил разговор с Оливером и его слова: «Деньги. На каждой странице этой книги написано одно — деньги».
Оливер был прав. К сожалению, прав.
Деймон вспомнил и слова Заловски: «Я, как и все, читаю газеты».
Заловски не знал, что большая часть комиссионных ушла на оплату старых долгов и ремонт, в котором давно нуждался маленький домик на Лонг-Айленд Саунд в Олд Лайме, Коннектикут, оставленный по завещанию Шейле обожавшим ее бездетным дядей. Не обращая внимания на то, что дом почти развалился, они проводили там летние каникулы и редкие уик-энды. Теперь появилась новая крыша, новые трубы и его заново покрасили. Он будет полностью готов, когда Деймон наконец соберется уходить на пенсию.
Элементарная попытка шантажа или вымогательства, подумал Деймон, цена за несколько строчек, походя набросанных газетчиком. Неужели все так просто?
Все же причину надо искать здесь. Он набрал номер в Рослине.
— Женевьева, — сказал он, — вы видели утренний «Таймс»?
— Разве это не чудо? — У Женевьевы был тихий застенчивый голос, словно она привыкла к тому, что муж и дети постоянно подавляют ее. — Неделя за неделей. Словно волшебная сказка.
Больше, чем ты можешь себе представить, радость моя, подумал Деймон. Но сказал:
— Вы затронули читателей до глубины души, — Он бы покраснел до корней волос, произнося такие слова раньше, когда книги в мягких обложках не распродавались так бойко. — Мне бы хотелось узнать у вас… к вам случайно не звонил человек по имени Заловски?
— Заловски, Заловски? — Голос Женевьевы звучал неуверенно. — Не припоминаю. В эти дни так много звонит народу. Телевидение, радио, интервью… Мой муж говорит, что попросит изъять номер из справочника…
Еще один номер, который надо изымать. Лови удачу и скрывайся. Американский Путь.
— Заловски… — продолжала вспоминать Женевьева. — А почему вы спрашиваете?
— У меня раздался телефонный звонок. Относительно книги. Его было еле слышно. Он сказал, что позвонит еще раз, и я подумал, что, может быть, он предпочел связаться прямо с вами. Вы ведь знаете, что в конторе только мы с Оливером и секретарша, а с тех пор, как вы так преуспели, нам трудно справляться со всеми просьбами… У нас не такая большая контора, где столько отделов, и десятки служащих, и все такое…
— Я знаю. Они все отвергли мою книгу, прежде чем я пришла к вам. — Голье уже не защищался, металл и холод звучали в нем. — Им не хватило даже элементарной вежливости. Вы с Оливером были первыми настоящими джентльменами, которые встретились мне с тех пор, как я написала книгу.
— Мы старались не забывать старое правило, которое мой бывший коллега мистер Грей любил повторять: издательство — это дело для джентльменов. Конечно, времена с тех пор изменились. Но тем не менее приятно знать, что твои манеры кому-то доставляют удовольствие. — Он всегда чувствовал себя не в своей тарелке, разговаривая с Женевьевой Должер. Собственный голос звенел у него в ушах, словно был накрахмален или проржавел. Его беспокоило, что он не может нормально говорить с этой женщиной, которая столь неожиданно ворвалась в его жизнь. Он был не из тех мужчин, которые легко умеют притворяться. Он гордился тем, что всегда говорил клиентам то, что думает, хваля или предостерегая их. Если они обижались на его критические замечания, гневались или занимали оборонительную позицию, он откровенно говорил, что им лучше попытать счастья в другой конторе. Он может работать только так и не иначе, объяснял он им. А теперь он вынужден мямлить, словно у него рот набит картофельным шоре, с женщиной, которая обогатила его.
— Не думайте, что я когда-либо забуду вашу помощь или то, чем я вам обязана, — дрожащим голосом сказала Женевьева, — Всю свою жизнь я буду благодарна вам обоим за то, что вы для меня сделали.
— В вас я не сомневаюсь, — сказал Деймон, припоминая всех авторов, которые говорили как правило те же слова, а затем исчезали, пряча глаза или изображая гнев, и уходили к крупным агентствам, которые могли знакомить их с кинозвездами, высылать лимузины для встречи в аэропортах, в последний момент обеспечивать билеты на бродвейские представления, куда все места были распроданы несколько месяцев назад, организовывать телевизионные шоу на всю страну и деловые встречи в лучших ресторанах города. — Хочу надеяться, что вы дадите мне знать, когда ваш номер исчезнет из справочника.
— Вы будете первым, кому я позвоню, Роджер.
Ее голос, сокрушенно подумал Деймон, был полой возвышенной благодарности.
— Ах, да, — сказал он, задавая вопрос, который, как он знал, Женевьева ждала, — как дела с новой книгой?
Женевьева тихо вздохнула, он услышал этот горестный вздох.
— О, это просто ужасно. Я никак не могу взяться за дело. Пишу страницу, перечитываю, понимаю, что это просто ужасно, рву ее в клочки, а затем иду печь пироги, чтобы удержаться от слез.
— Пусть это вас не волнует, — сказал Деймон. Он успокоился. — Начало всегда самое трудное. И не заставляйте себя. Вы же знаете, что можете не спешить.
— Вам придется быть терпеливым со мной, — сказала она.
— Я знаю все, что мешает писателям. — Деймон чувствовал, что должен был бы скрестить пальцы, если бы собирался предложить женщине по-настоящему заняться этим суровым и жестоким делом, — Препятствия приходят и уходят. Ну, еще раз спасибо вам и не забывайте — если я вам нужен, просто звоните.
Он повесил трубку. Если ему повезет, она испечет не одну сотню пирогов, прежде чем закончит книгу, а к тому времени он давно уже выйдет на пенсию, оставит контору и будет проводить время в маленьком домике в Олд Лайме на берегах Зунда. Ясно, подумал он, кладя трубку, что Заловски до нее не добрался. В противном случае, она бы, конечно, вспомнила его.
Деймон бесцельно бродил по квартире. Взял рукопись, которую захватил с работы, чтобы заняться его на уикэнде, и, полистав ее, попытался прочитать несколько страниц, но они не произвели на него впечатления, и он отложил ее. Зайдя в спальню, он аккуратно застелил постель, чем не занимался со дня свадьбы. Женевьева Должер с ее пирогами, он с этой постелью. Посмотрел на часы. Раньше чем через шесть часов Шейла не приедет. Воскресенье без нее было бесцельным. Он решил выйти прогуляться до ленча. Но едва накинул пальто, как зазвонил телефон. Он стоял, глядя на аппарат, пока не прозвучало шесть звонков, и надеялся, что звонящий, кто бы он ни был, устанет ждать и положит трубку. Но телефон зазвенел в седьмой раз. Он снял трубку, готовясь услышать хриплый низкий голос. Но это была женщина, чью рукопись он захватил домой и не мог сейчас одолеть.