— Когда я работаю, — объяснял Грегор, — я боюсь смотреть на то, что делал раньше. Если я устал или в плохом настроении, меня охватывает искушение заняться самоплагиатом. Когда поздней ночью я выпиваю, то смотрю на все, что сделано за день, смеюсь или плачу, а потом снова все убираю.
Деймон испытал облегчение, увидев, что гостей немного, и среди них — мистер и миссис Джеймс Франклин, которых он несколько раз уже встречал у Грегора. Они были владельцами галереи на Медисон-авеню, которой управляли совместно. У четы Франклинов на лацканах пиджаков были значки с надписью: «Нет — атомной бомбе!», и Деймон вспомнил, что читал о демонстрации против атомного оружия, которая состоится сегодня.
Здесь же была милая женщина по имени Беттина Лейси, дама примерно шестидесяти лет, у которой в прошлом был муж, а ныне — антикварный магазин. Все они, как Грегор и обещал, пили вино, а на большом блюде красовались твердокопченые венгерские колбаски, украшенные зеленью.
Когда гости расселись вокруг большого, чисто выскобленного деревянного стола, Деймон спросил:
— По какому поводу праздник?
— Все в свое время, друг мой, — ответил Грегор, — Сначала выпей.
Он палил вина. Деймон посмотрел на этикетку. Это было токайское. Отпив немного, он не почувствовал привкуса ни крови, ни морской воды.
— Итак, — сказал Грегор, — Беттина должна рассказать свою историю. И лишь затем будем праздновать. Беттина… — и он сделал указующий жест в сторону женщины, у которой был антикварный магазин.
— Грегор, — запротестовала миссис Лейси, — ведь ты это уже слышал.
— Но не Роджер, — сказал Грегор. — Я хочу услышать, как он это оценит. Он честнейший и очень разумный человек, и я ценю его мнение относительно того, чего сам не понимаю. Приступай.
— Что ж, — покорилась женщина, — речь пойдет о моей дочери. Кажется, я говорила вам, что она учится в Риме…
— Да, — сказал Деймон.
— И кроме того, она присматривает разный антиквариат — мебель, старинное серебро и все прочее, что может представлять для меня интерес. В прошлое воскресенье как раз под Римом должна была состояться ярмарка антиквариата, и она написала мне, что поедет туда и, может быть, найдет что-то интересное. Два дня тому назад я получила от нее еще одно письмо, в котором она объясняла, почему не поехала на ярмарку, хотя уже взяла напрокат машину. — Женщина отпила вина, словно история, которую приходится рассказывать, причиняла ей боль, и надо было набраться сил, чтобы продолжать. — Когда она в воскресенье утром проснулась, ее внезапно охватило какое-то жуткое предчувствие, непонятный страх. Совершенно на пустом месте, без всяких причин. Она не могла заставить себя встать и приготовить завтрак, а при мысли, что ей придется сесть за руль и ехать куда-то за город, девочка разрыдалась. Она ничего не могла с собой поделать, слезы продолжали литься. А она не из тех девочек, что льют слезы по любому поводу. Даже в детстве не была плаксой. Ее трясло с головы до ног целый час, она не могла даже одеться. Это чувство не покидало ее все утро, хотя днем стало поспокойнее, но она все же не могла заставить себя сесть в машину. Она просто сидела до темноты в садике Борджиа, ни на кого не глядя и ни с кем не разговаривая, а затем пошла домой, рухнула в постель и заснула мертвым сном, проспав до девяти часов следующего утра. — Миссис Лейси вздохнула, на лице ее проступила печаль, словно она чувствовала свою вину за то, что не могла оказаться рядом с дочерью и утешить ее в такой день. Попытавшись улыбнуться, она продолжила: — Но как бы там ни было, этот трудный день прошел, она отдохнула и прекрасно чувствовала себя, когда по пути в библиотеку, где работала, развернула утреннюю газету. Ей бросился в глаза кричащий заголовок. Под ним — короткая заметка об ужасном пожаре, вспыхнувшем в старом деревянном здании, где проходила ярмарка, все двери были закрыты, сгорело более тридцати человек… — Она с облегчением перевела дыхание, словно история предельно утомила ее.
Несколько мгновений в комнате царило молчание.
— Вы верите в предчувствия, мистер Деймон? — спросил Франклин. Он был обыкновенным деловым человеком, который имел дело только с предметами и ситуациями, отмеченными знаком качества. По его тону Деймон понял, что он не хотел бы уделять много внимания этой истории с дочерью миссис Лейси.
— Видите ли, — сказал Деймон, стараясь не подавать виду, что история, рассказанная женщиной, потрясла его больше, чем он хотел бы показать, — конечно, Юнг, а также Артур Кестлер считают…
— И все же они ничего не утверждают, — возразил Франклин. — А что вы думаете, Грегор?
— Я верю во все, что не может быть доказано, — сказал Грегор. — И я думаю, что нам надо еще выпить.
Когда он ушел на кухню, чтобы принести еще одну бутылку холодного вина, миссис Лейси сказала:
— Прошу прощения. Я не хотела испортить вечеринку. Конечно, что бы там ни было, я всю жизнь буду благодарить Господа.
Когда она говорила, стояло неловкое молчание, в котором исчезло праздничное настроение.
— Так в чем же причина праздника? — спросил Деймон, стараясь скорее уйти от тревожной темы с дочерью миссис Лейси.
— Мы с Эббой получили общую стипендию от фонда, — сказал Грегор. — На год, в Европу. Очень благородно с их стороны. Прекрасная возможность освежить свой талант, купаясь в источнике культуры. — Он ухмыльнулся. — Музеи, оперы, соборы, обильные обеды, французские вина. Куда лучше, чем консервы. Америка — богатая страна. Нефтяные компании, конгрессы, современная медицина. Ни штриха к ней не добавить. Я не хочу писать нефтяные вышки или портреты президентов компаний и их жен. И Эбба не должна создавать костюмы для дебютанток с их первыми балами. Я уверяю вас, мы будем хорошими капиталистами, ни цента зря не потратим. Мы уезжаем через неделю. В чем дело, Роджер, ты, похоже, не рад за нас?
— Конечно, я рад, — сказал Деймон. — Но я хотел бы, чтобы ты посмотрел пьесу, которой я занимаюсь. С ней как будто все в порядке, и я думаю, что она заинтересует тебя.
— Одноактная пьеса с двумя действующими лицами, не так ли? — спросил Грегор.
Деймон засмеялся.
— С тремя!
Грегор кивнул.
— У Шекспира бывало тридцать, сорок действующих лиц и до двадцати разных сцен.
— Шекспиру ее приходилось иметь дело с банками и профсоюзами.
Грегор снова кивнул.
— Бедный Шекспир. Как ему ее хватало такого ценного опыта. И это сказывалось на его работах, не так ли? Роджер, дорогой мой друг, театры в Нью-Йорке представляют собой сухую кожуру ореха. Они торгуют вразнос на тротуарах. Ты должен быть в них плотником или декоратором интерьера. В Ла Скала я пойду на «Волшебную флейту». Покои, улицы, сотни статистов, фейерверки. Когда ты найдешь пьесу, в которой поезда будут прибывать к вокзалам, пьесу с соборами, дворцами, лесами, марширующими армиями, массовыми сценами, двумя сотнями костюмов, — вот тогда позвони мне. Для Америки, богатейшей страны мира, нужны лишь одноактные пьесы, в которых есть только диван психоаналитика, доктор и пациент. Акт первый: «Доктор, меня гложут тревоги». Акт второй: «Меня по-прежнему гложут тревоги, доктор», Занавес.
Деймон засмеялся.
— Ты несколько преувеличиваешь, Грегор, — сказал он. — Хорошие пьесы по-прежнему встречаются.
— Все реже и реже, — мрачно произнес Грегор.
— Я найду для тебя мюзикл.
— Да, — сказал Грегор. Работаешь год, два года, тысячи набросков, затраты таковы, что можно прокормить Камбоджу в течение полугода, — и все проваливается в один вечер. После нас хоть потоп. Гильотина ждет вас на следующей неделе. Я не из тех, кто может работать впустую. Я никогда ничегоне выбрасываю, ни одного клочка бумаги, ни одного тюбика, пока в нем есть хоть капля краски.