До Сухуми мы плыли часов десять (против обычных трех): капитан, опасаясь стрельбы с берега, старался держаться от него подальше. Прибыли уже затемно. По большой улице мы вместе с несколькими попутчиками двинулись к центру города. Через пару кварталов увидели первых сухумчан — сидевших на бордюрных камнях девчонок в белых халатах: «Вы что, с ума сошли — по городу сейчас гулять, тут снайперов полно! Скорей к нам заходите!»
Зайдя, мы оказались в приемном отделении 2-й городской больницы. Девочки позвонили главврачу Вячеславу Абухба, тот распорядился разместить путешественников на ночь. Мои спутники расположились на свободных койках, а я решила не терять времени и попытаться разобраться в обстановке.
В приемном отделении мы просидели до рассвета. Я узнала, что на 14 августа было намечено заседание Верховного Совета Абхазской АССР, где планировалось обсудить проект договора о новых взаимоотношениях с Грузией: от автономии — к субъекту конфедерации. Именно стремление Абхазии к суверенитету в рамках единого с Грузией государства, а не «борьба с террористами» было истинной причиной ввода войск в республику. Впрочем, впоследствии Тбилиси выдвигал еще немало столь же уважительных и достоверных причин — от «охраны железной дороги» до «угрозы исламского фундаментализма». Выяснилось, что регулярной армии Госсовета противостоят только сотрудники местного УВД с табельными Макаровыми да добровольцы с берданками и бутылками с зажигательной смесью. Слухи, что у Форума — абхазской национальной организации — припасено оружие, оказались блефом. Вечером госсоветовцы, нарушив заключенное накануне соглашение, заняли часть города. Без боя — абхазская сторона осталась на оговоренных в нем позициях.
«Если чеченцы сюда придут, такая манная каша заварится! — качали головами медсестры. — Но ведь, кроме ребят с Северного Кавказа, некому за нас заступиться…». Оказывается, исторически и этнически Абхазия относится не к Закавказью, а к Северному Кавказу, адыги, кабардинцы, черкесы — абхазам и вовсе кровные братья. Убедительное доказательство сидело напротив: медсестричка Гунда, которую мне продемонстрировали, как образец классической абхазской внешности — вылитая моя московская подруга Маринка, внучка черкешенки. Тогда же — под общий хохот — я получила первые уроки абхазского языка (звуков в нем вдвое больше, чем в русском и многие невозможно не только произнести, но и расслышать) и попыталась выучить фамилию Председателя Верховного Совета Республики Абхазии Вячеслава Ардзинба («Ну этот, ваш, главный, на букву „А“»).
Среди моих собеседников были люди разных национальностей и убеждений, поэтому оценки происходящего были различными. Но все сошлись в одном: «Горе пришло на нашу землю».
Утром оказалось, что больница расположена в самом центре города, прямо напротив внушительного здания Совета министров республики. По совету главврача Абухба я отправилась туда за информацией: «Руководство выехало в Гудауту, но в своем кабинете находится первый вице-премьер Сергей Багапш, которому поручено заниматься эвакуацией отдыхающих из города».
На 12 этаже опустевшего здания, кроме Багапш, я обнаружила вице-премьера Зураба Лабахуа, председателя Госкомимущества Беслана Кобахия и еще нескольких человек: «Глава грузинского государства Шеварднадзе неоднократно заверял, что войска введены не с целью пресечь попытки Абхазии обрести суверенитет, обещал, что население и правительственные здания не тронут. Веры ему никакой нет, но мы решили до конца оставаться на рабочих местах. Если нас убьют, ему уже от нашей крови никогда не отмыться. А теперь убегай, а то еще и ты погибнешь».
Оружия не было, но люди вели себя спокойно и достойно. В это время здание уже плотно обстреливалось грузинскими снайперами — одна из пуль пролетела буквально у виска Багапш. Прибежала чудом проскочившая молоденькая секретарша Ира Лободенко, принесла из дома кофе. Зураб Акакиевич сетовал: «Лучше бы ты бритву мне принесла! Увидят мою щетину, будут злорадствовать: „Ай-ай-ай, как опустился Лабахуа!“»
Происходящее за окном однозначно вставало в один ряд с трагедиями последних лет: в Вильнюсе, Риге, Баку, Тбилиси. Можно по-разному относиться к проблеме самоопределения нации, но недопустимо решать политические споры с помощью танков. Именно тогда я и сделала свой главный выбор.
«Но если меня не убьют, я хотя бы смогу рассказать, как вы погибли», — по моей просьбе Сергею Васильевичу удалось заказать разговор с Москвой и я начала передавать первую информацию в ИМА-пресс. Тем временем на площадь, выворачивая бетонные плитки дорожек, выехали танки и БТРы под малиновым грузинским флагом. Танки развернули башни в сторону здания. На полуслове меня оборвал грохот: снарядом саданули по металлическому гербу Абхазии, укрепленном на фасаде примерно на уровне кабинета Багапш. Сергей Васильевич бросился ко мне, загородил собой от окна, потом, схватив за шиворот, вместе с телефоном запихнул под стол, откуда и пришлось продолжать диктовку.
Обстрел шел еще несколько минут: откровенно «психическая атака» — ведь последние желающие покинули Совмин на моих глазах, так что нападавшим было доподлинно известно и число находившихся в здании, и отсутствие у них вооружения. Потом спектакль «Взятие рейхстага» продолжился: размахивая автоматами, с боевыми криками гвардейцы бросились на крыльцо.
Зураб Лабахуа по «вертушке» позвонил Эдуарду Шеварднадзе. Тот опять начал убеждать, что правительственные здания не тронут. «Как не тронут, когда они бьют по нам прямой наводкой и уже захватили первый этаж!» — закричал Лабахуа. «О чем с ним разговаривать, разве тебе еще не ясно, чего стоят его обещания!» — возмутился Багапш. Лабахуа бросил трубку.
Тем временем гвардейцы сорвали с крыши государственный флаг Абхазии и, торжественно салютуя, водрузили свой. Потом они ворвались к нам. Главный пожелал остаться наедине с Багапш и Лабахуа для переговоров, остальные заявили, что хотят снять недорасстрелянный герб Абхазии. Заставили Иру открыть ее рабочий кабинет, но из его окна можно было дотянуться только до нижнего края герба. От соседних комнат ключей не было, тогда гвардейцы стали с разбегу вышибать двери. При этом — должно быть, из патриотических чувств — хватали все, что попадалось под руку. Прикарманили, например, наручные часы, лежавшие на столе у Лабахуа. Рыжебородый верзила стрельнул у меня сигарету, а потом, вышибив ногой соседнюю дверь, взял со стола дамские щипчики для бровей, наверное, принадлежавшие тамошней секретарше: «На — обменяемся подарками!»
Потом победители спустились вниз, выволокли из вестибюля на крыльцо бюст Ленина, сфотографировались, поставив на него ноги, потом привязали за голову к микроавтобусу и, жизнерадостно гикая, принялись таскать по двору. Из гранатомета шарахнули по стоявшей перед зданием статуе Ленина — повредили плечо. Кстати, наличие в Сухуми изображений Ильича потом послужило Тбилиси поводом для объявления Абхазии еще и «посткоммунистической Вандеей». На самом деле на них просто никто не обращал внимания, да и не принято на Кавказе сводить счеты с мертвыми. Что же до коммунистов, я за полтора года в Абхазии их так и не обнаружила — тем более, что во время войны была приостановлена деятельность всех политических партий. Не забыты и старые счеты: ведь Абхазию, союзную республику, лишили независимости и сделали грузинской автономией в 1931 году, когда советской властью были грузинские большевики Джугашвили и Берия.
Ира и Зураб Акакиевич вышли в коридор, где наткнулись на гвардейца, который, демонстративно поигрывая гранатой, поинтересовался у Лабахуа, не Ардзинба ли он. Тем временем начался «пир победителей»: из кабинетов стали выносить факсы, телевизоры, уволокли японский пылесос. Тогда Багапш позвонил командиру Национальной гвардии Грузии Тенгизу Китовани и потребовал, чтобы тот распорядился принять меры для прекращения мародерства.