Что же касается пленных, захваченных в ходе боевых действий на Гумистинском фронте, то их обмен происходит на уровне правительственных комиссий. При этом в более выгодном положении оказываются грузинские солдаты, поскольку в абхазской армии сведения о захваченных пленных и сами пленные поступают «наверх» незамедлительно. В армии Грузии контроль руководства над подразделениями несравненно более слабый, что и обуславливает большое количество «пропавших без вести» абхазских солдат.
— По прогнозам военных специалистов, — говорит Беслан, — после мартовского наступления в плену должно было оказаться около 50 человек. Однако до сих пор ни одного официального подтверждения от грузинской стороны о наличии у них военнопленных нет. Между тем, по моим неофициальным данным, наши пленные содержатся непосредственно в батальонах, ротах, а сведения о них просто не дошли до командования грузинской армии.
— Я не уверен, что эти пленные существуют, — возражает Малхаз Топурия, — слишком жестокие были бои. Но, если они есть, я тоже допускаю такой вариант: это делается с целью прямого обмена — на случай, если в плен попадет человек из их подразделения.
— Единственный из них, — продолжает Беслан, — о ком хоть что-то известно, это 18-летний Рауф Гривапш: недавно он, лежащий в сухумском госпитале, был показан по грузинскому телевидению. Мы немедленно запросили условия его обмена, однако ответа не получили. После повторного запроса из Сухума сообщили, что в ночь после этой телепередачи Рауф был похищен прямо из госпиталя неизвестными вооруженными людьми. Похоже на правду: если бы его не хотели отдавать, проще было бы сказать, что он скончался от ран. Но этот факт еще раз доказывает — военные власти Сухуми не владеют ситуацией в городе.
Уже после освобождения Сухуми выяснилось, что раненый юноша действительно был похищен гвардейцами и в ту же ночь после жестоких пыток расстрелян на берегу Гумисты.
Кроме пленных, Комиссии занимаются обменом мирных жителей: из Сухуми в Гудауту выпускают абхазов, русских, армян — за такое же количество проживающих в Гудауте и Пицунде грузин. На днях ожидается очередной обмен «гражданских». Малхаз Топурия с коллегами прибыл в Гудауту как раз для уточнения деталей. Он поясняет:
— В Тбилиси многие против таких обменов, говорят, что так изменяется демографическое соотношение. Но я думаю, что, пока война не кончится, это должно происходить, потому что сложно уже контролировать людей. Не то, что правительство грузинское или абхазское приказывает убивать, но если кто-то мать потерял, сына, брата, то остановить в этих случаях людей становится очень трудно. Тут ничего плохого нет, думаю, что, когда кончится война, все быстро назад вернутся.
— Правда ли, что попавших в грузинский плен добровольцев убивают с особой жестокостью — сажают на кол, вспарывают животы?
— Знаете, очень смешно сейчас мне доказывать, что кто-то из Москвы или Ленинграда приезжает, чтобы защитить абхазов — я этому никогда в жизни не поверю. Но вот в России говорят: Абхазия-Абхазия, а того не хотят знать, что вообще-то, если исторически, то все Черноморское побережье вплоть до Анапы — это тоже Абхазия!
— Малхаз, мамой клянусь, как мне приятно, что ты так говоришь, а то у вас все чаще слышно, что Абхазии и вовсе нет, а есть только западная часть великой Сакартвело-Грузии! — под общий хохот вставляет Беслан.
— Я не то хотел сказать, — спохватывается Малхаз. — И вообще, не надо говорить, что российский народ сторону Абхазии принял: часть большая интеллигенции Москвы — их мнение тоже надо учитывать. Лично я этих «добровольцев» оцениваю как наемников — это убийцы, они за деньги приезжают. Когда я узнаю, что они погибли, мне не больно, а когда из 80 тысяч абхазцев молодой погибает, это для меня трагедия, честное слово. Это не потому, что я здесь сижу, я это и в Тбилиси могу повторить.
— У нас нет наемников, — возражает Беслан, — не потому, может быть, что мы такие святые, а просто справедливость на нашей стороне. Кроме того, у нас нет средств, чтобы нанимать кого-то. С другой стороны — и ты, Малхаз, не сможешь это опровергнуть — официально объявлено: формируется наемная армия Грузии, названы расценки для тех, кто приглашаются на службу в грузинскую армию в качестве наемников, оплата в рублях и долларах. Это было в прессе и ТВ, это подписано Эдуардом Шеварднадзе.
— Это, Беслан, опубликовано для населения Грузии, тут человек свой дом защищает, понимаешь! Было такое по ТВ, что 800 человек из Западной Украины в Сухуми приехало, генерал Камкамидзе привез — я уверен, что это ложь.
— Но есть подтверждающие это разведданные, зафиксированы радиоперехваты переговоров между командирами танковых частей — в вашей армии есть люди, нанятые за деньги. И точно так же я могу сказать, что у нас таких нет. Что удивительного, если человек, скажем, из Петербурга, может приехать воевать за свободу Абхазии? В Испанию ведь ехали воевать за Испанию.
— В Испанию Сталин посылал!
Малхаз Топурия отметил, что полностью удовлетворен условиями, созданными их Комиссии в Гудауте: есть возможность встречаться с пленными, транспорт, личная охрана — подчеркнув, что представители Абхазии во время командировок в Сухуми пользуются не меньшим вниманием. (Слава Богу, что хотя бы сотрудники обеих Комиссий находят общий язык и — на личном уровне — вполне доверяют друг другу). Нет у него претензий и к условиям содержания пленных абхазской стороной.
Беслан предложил «проинспектировать» гудаутскую гауптвахту. Во время нашего посещения там находилось пятеро пленных бойцов грузинской армии. Начальник гауптвахты — сотрудник МВД Абхазии усатый красавец капитан Шота Джопуа заявил: на его взгляд, сокрытие военнопленного недопустимо, равносильно тайному расстрелу и захоронению. Недопустимо и дурное обращение с пленными:
— Абхазцы всегда были гостеприимны — даже если он будет враг наш, мы обязаны делать, как наши предки учили: он враг, он стрелял в нас, но пока он временно содержится здесь — он гость для нас. Пленного если поймал, то, как во всех войнах, необходимо его достойно содержать: я постриг их, помыл — они бородатые были, обросшие, как дикие люди были все. Вот Гурам, сухумский житель, поступил сюда весь обожженный. И первое, что я сделал — вызвал ему врача.
Действительно, на лице Гурама следов ожогов уже почти не осталось. Впрочем, все пленные выглядят здоровыми, подтверждают, что обращение хорошее. Держатся настороженно, но спокойно.
— Вот вы спросите у них: зачем они на нас пошли воевать? — в голосе Шоты нет злобы, только какая-то очень человеческая обида. Пленные отвечают примерно одинаково: «меня заставили», «прислали повестку, и я боялся отказаться, могли пострадать родные», «какой нормальный человек просто так с ТУ-154 на СУ-25 пересядет?».
Размещаются пленные на двухэтажных койках. Одеты тепло, в армейские бушлаты — погода стоит холодная. Дневной рацион питания — 120 грамм хлеба и чай с сахаром утром и вечером, в обед та же порция хлеба и первое. В общем, по выражению пленных, «все, как своим».
«Свои» — это сидящие в соседней камере нарушившие дисциплину бойцы абхазской армии. Шота рассказал, что один из них, сухумчанин, оказался одноклассником того самого обожженного Гурама, сидевшим с ним когда-то за одной партой. «И как они встретились?» — «Еле мы нашего удержали!» — «А что?» — «Так, допусти мы, он бы у него полжизни отнял!».
— Я-то дурак — в 25 лет уже женился. А вот мой дед женился в 80 лет, взял молоденькую, пятерых детей имел и умер в 126 лет!