Но верно, прежде, чем рассказывать о них, стоит упомянуть о самом месте, которое постепенно становилось моим домом.
На Гарден-Мьюс редко заглядывали туманы. Рожденные на берегах Ривер, они расползались по Сити, накрывая дома и улицы молочной взвесью. Туманы хозяйничали в бесчисленных дворах Западного аббатства, по мощеной жиле Стрэнда спускались до судейского Холл-баурна и пышного Ковент-Гарда. Они пробовали на вкус помпезные дома-игрушки Мэйфилда и грязные хибары Восточного порта, и только добравшись до Кенсинг-тауна, останавливались. Пораженные великолепием Альберт-холла, туманы замирали, обнимали стены и слушали голос вечного эха. Но изредка белая муть все же проливалась на разноцветные булыжники Эннисмор-Гарденс-Мьюс, чтобы убедиться: здесь по-прежнему нет ничего интересного.
Сам я понял это в первую же ночь.
Улочка. Пятаки газонов. Крохотные палисадники с кустами роз, непременно белых или кровяно-алых. Лишь у дальнего дома, в котором обитала старуха Джиллс, слишком глухая, чтобы обращать внимание на мнение общества, полыхала желтым цветом очаровательная Juane Desprez.
Еще здесь бывшие конюшни отчаянно притворялись коттеджами. Получалось из рук вон плохо, как у деревенского актера-самоучки, вообразившего себя принцем Датским. И если снаружи дома казались лишь странными, то изнутри вся их странность оборачивалась многими неудобствами. Низкие потолки, широкие и нелепые лестницы. Камины, которых хватало лишь на то, чтобы обогреть комнату-другую и сквозняки, прочно поселившиеся в остальных. Гулкое эхо и тонкие перегородки, сквозь которые просачивались не только звуки, но и запахи.
Последнее было особо мучительным.
Но постепенно я привыкал. Да и другого выхода не оставалось: злопакостный мистер Хотчинсон, встретиться с которым мне так и не удалось, оплатил аренду на год вперед, а подсчитав оставшиеся в моем распоряжении финансы, я не без сожаления отбросил мысль о переезде.
Итак, отведенные мне покои располагались в задней части дома, примыкая к просторному и насквозь пропахшему олифой и дегтем помещению, в котором угадывался каретный сарай. Место для будущей мастерской более чем удачное, пожалуй, оно в точности соответствовало описанным мною требованиям. Сами комнаты — спальная и гостиная — были невелики, однако радовали чистотой.
Первое, что бросилось в глаза, когда я переступил порог своего нового жилища, — это великолепнейший гобелен ручной работы. На темно-синем полотне лев с единорогом держали королевский щит, на котором идущие львы Плантагенетов мирно соседствовали с алым шотландским, а золотую арфу ирландцев венчали "fleur-de-lis" Генриха VIII Миротворца.
Гобелен отражался в зеркале, отчего львы и лилии множились до неприличного количества и, казалось, именно с зеркала сыпались на покрывала, разбегались по подушкам и даже ровными золочеными рядами выстраивались по периметру скатерти.
Определенно, мои милые леди-хозяйки были патриотками и умелыми вышивальщицами. Но именно в этой обыкновенной вроде бы работе особенно ярко проявлялась разность их натуры.
Мисс Мэгги была задумчива и отрешена, на вышивку почти не глядела, вынимая нитки из корзинки словно бы наугад. Игла же в ее пальцах мелькала этакой стальной искоркой, а узоры на туго натянутой ткани появлялись сами собой.
Миссис Пэгги с вышивкой воевала. Стоило ей взять в руки пяльцы, и черты лица сей добродетельной дамы искажала ярость. Игла, уподобившись копью, раз за разом наносила смертельные раны полотну, и алая нить на них гляделась кровью.
Надо сказать, что страдая бессонницей, сестры часто задерживались в гостиной далеко за полночь, чему я, однако, был рад. В их присутствии исчезали гнетущее одиночество и тоска, и даже потом, когда леди, откланявшись, уходили, я еще долго чувствовал себя… нужным? Не знаю, сложно описать. Скорее они были нужны мне, ведь заветный дом в Мэйфилде все еще был пуст.
Однако, возвращаясь к моему рассказу о людях. Кроме сестер при доме обитали: кухарка — женщина тяжелой судьбы, фигуры и характера, поклявшаяся извести "кляту пачвару", сиречь меня; горничная и приходящий дважды в неделю садовник по имени Джо. Сколь могу судить по состоянию лужайки и цветников, садовником он был преотвратительным, ко всему отличался любовью к выпивке и петушиным боям. В первый же день он, пробравшись в погреб, предложил мне поучаствовать в "верном дельце" и поставить на Кацапого. Пораженный его бесстрашием, я легко расстался с шиллингом, что и побудило Джо повторить подвиг на следующий день.
Еще мне пришлось столкнуться с мясником, молочником, булочником и бакалейщиком. С портным и прачкой, женщиной сухой и бледной, словно мыльная вода вытянула из нее все краски. С полисменом, долго и придирчиво изучавшим мои бумаги, чтобы после пуститься в пространные разговоры о том, что Гарден-Мьюс — местечко, бесспорно, славное, но навряд ли подходящее для столь изысканного джентльмена…