Бывают дни, которых ждешь всю жизнь. А я двадцать лет ждала вот этих минут. Сначала верила, что одолею болезнь и вернусь в депо работать. Потом надеялась окрепнуть хотя бы ненадолго, ровно настолько, чтобы суметь потихонечку пройти по депо. Только пройти по цехам, в которых прошли два счастливых года моей жизни. Ну а потом, когда болезнь отняла и эту надежду, осталось лишь мечтать о том, чтобы когда-нибудь побывать в родном депо, подышать его воздухом хотя бы и не выходя из машины. Но я все откладывала и откладывала эту поездку. Боялась, что после такой встречи с собственной молодостью станет еще труднее.
И вот я в депо. Прекрасный и яростный мир высоких скоростей, тревожных гудков, непрестанного движения….
Сколько утрат может выпасть на долю одного человека? По себе знаю — много. А сколько раз в жизни может совершиться чудо? И это по себе знаю — тоже много! Наверное, поэтому вопреки всему считаю себя счастливым человеком.
Чего же все-таки отчаянно боялась я, откладывая свою мечту? Очутиться такой беспомощной среди людей, которые знают и помнят меня по совместной работе. Помнят молодой, здоровой. Но еще больше боялась любопытствующих взглядов чужих людей, особенно молодых: что они поймут в моей беде и в моей радости?
Как счастливо я ошиблась: чужих не было, все — свои!
Мы проезжали по всем цехам, где хоть как-то могла проехать машина. И оттого, наверное, что в каждом цехе знакомые и незнакомые здоровались со мной — кто кивком головы, кто взмахом руки, кто просто ободряющей улыбкой, — мне показалось: все депо остановило из-за меня работу!
Удивительно: я узнавала лица и не узнавала своего депо. До чего же разрослись цехи, сколько понастроено нового, и везде оборудование, которого не было прежде. Машина шелестела по гладким ровным мозаичным плитам, а я вспоминала, как «протаскивала» в стенгазете мастера строительного цеха, бывшего фронтовика, за щели в полу, за течь в потолке, за окна без форточек. Тогда шли первые послевоенные годы, и мы, молодые, были слишком нетерпеливы и поэтому не всегда справедливы к этому израненному, усталому человеку.
Въезжаю в ворота цеха текущего ремонта, а они с тепловой завесой. А мы-то работали на таких сквозняках… И какие же они теперь «не те», смотровые канавы! Когда-то работать приходилось в непромокаемой обуви, подчас вслепую. Сейчас их и канавами-то не назовешь: сухо, светло, уютно.
Все время возле меня был Павел Иванович Богданов, секретарь партийной организации, машинист-инструктор, с которым я когда-то наезжала километры для получения прав управления. Остановились у доски с именами погибших в войну. Потом у Доски почета. И, конечно, у стенгазеты и возле списка лучших рационализаторов. Наверное, Богданов хотел показать, что дело, за которое я когда-то отвечала, в хороших руках.
Приехал в тот же день в депо бывший главный инженер Александр Петрович Городецков. Тот самый, которого все мы, молодые специалисты, побаивались: он был большой любитель задавать каверзные вопросы. Позже я поняла: он учил нас думать. И очень заботился о нас. Это был первый человек, к которому я пришла со своей бедой.
Повидаться со мной приехал и Иван Степанович Щекин, бывший рабочий моторного цеха. В памяти моей он остался одним из самых светлых людей не только в депо — в жизни. Он такой же красивый, как и прежде, только совсем седой.
Друзья-инженеры, с кем я вместе работала, встретили по дороге в депо. Чтобы не заблудилась? Нет, чтобы легче мне было въехать в деповские ворота и преодолеть этот «психологический барьер».
Товарищи угадали мое заветное желание. Машину подогнали к электропоезду. На руках подняли меня в кабину управления, и я… встала за пульт. Встала! Рядом Богданов. Он проверил тормозную магистраль и скомандовал:
— Поднять пантограф!
Пробегаю взглядом по приборной доске. Левая рука автоматически ложится на рукоятку контроллера, правая — на тормозной кран, нога — на педаль звукового сигнала. Автоматически! Вот как, значит, за те два далеких года работы в депо вжилось все это в сознание — навсегда. Даю сигнал отправления, нажимаю на рукоятку контроллера, перевожу ее на ходовую позицию… Поехали!
А что каждое, даже самое ничтожное для здорового человека усилие отзывается острой болью в позвоночнике, что с самого начала уже нет сил стоять — какое все это имеет значение в сравнении с тем всепоглощающим счастьем: едем! Кто знает предел человеческой выносливости? Человек устанавливает его себе сам. И если при всех самых трудных обстоятельствах выпадает возможность полнее «глотнуть» жизнь, стоит ли думать о расплате?