Скольких трудов мне стоило убедить маму в том, что жилая комната и железная кровать принадлежит именно ей, просто не представляю. В конце концов вопрос решился в пользу этого после того, как мне на заработанные во время каникул деньги, удалось купить в местном магазине раскладушку, и с тех пор я устраивался на кухне, так сказать поближе к печи. Именно поближе, как нельзя больше маму и устроило. Хотя в зале было ничуть не холоднее чем на кухне.
Восемь классов если и не отличником, то твердым хорошистом. И встал вопрос что делать дальше. Вообще-то мама не настаивала о продолжении обучения, только потому, что дорога в институт для меня была закрыта. Как бы то ни было, а пока был жив Сталин, дети репрессированных имели некоторые ограничения, да и сейчас, после его смерти о их снятии не говорили. Может в будущем, что-то и изменится, но когда это будущее наступит, было неизвестно. Поэтому самое многое, на что я мог рассчитывать, так это местный промышленный техникум, который открылся в 1952 году, и готовил в основном рабочих строительных профессий. Ни одна из них меня не устраивала. Никакого желания перекладывать кирпичи или же месить раствор, у меня не было. Гораздо больше меня тянуло в море, и мама всячески поддерживала эти мои устремления. Увы, в Магадане не имелось морского училища. Хотя военное и было закрыто для меня, но гражданская мореходка была вполне доступна, поэтому после окончания восьмилетки, сел на местный пароходик и отправился на Камчатку, где довольно легко поступил в «Петропавловск-Камчатское Мореходное училище Министерства Рыбного Хозяйства СССР», на специальность «Техник-судоводитель судов МРХ СССР».
Учеба складывалась вполне нормально. Парни сокурсники попались вполне адекватные и было видно, что большинство из них пришло сюда, именно для того, чтобы освоить нужную профессию, а не просто провести время. Хотя, если так подумать сейчас таких было большинство, тем более что это поколение — дети войны. То есть люди, испытавшие на себе все тяготы военного времени, и прекрасно осознающие, что такое, голод, холод и все остальные прелести.
Три года пролетели как один день. Осталось совсем немного написание дипломной работы, месяц практики, выпускные экзамены и диплом. Практика должна была проходить здесь в Петропавловске, но срочная телеграмма, пришедшая из Магадана, поставила все с ног на голову. Поэтому, срочно оформив отпуск по семейным обстоятельствам, я на первом же пароходе помчался домой. Здесь все оказалось очень тревожно. Магадан несколько специфический город. Если скажем в России в центральных областях школьников порой посылают на уборку картофеля, в Узбекистане на хлопок, где-то еще на какие-то культуры, то здесь основным занятием является сенокос.
В открытом грунте, здесь пока еще ничего толком не растет. Один из колхозов неподалеку от города выращивает в теплицах кое-какую зелень, кабачки и репу. Часть выращенной продукции появляется в магазинах, хотя довольно редко или же ее мгновенно сметают с прилавков. Все остальное чаще всего доставляется с большой земли. Единственное, чего здесь действительно много, так это рыбы и в какой-то степени мяса. Правда последнее чаще всего отправляется в центральные области, но что-то остается и здесь. В основном это мясо оленей, которых нужно кормить. Именно поэтому заготовка сена здесь в приоритете, особенно учитывая то, что лето здесь длится с июля до конца августа. А после вновь наступает зима.
Именно сенокос, и прошедший во время него ливень и стал причиной болезни моей матери. Вначале, легкое недомогание сочли обыкновенной простудой, тем более что в колхозном медицинском пункте квалифицированных врачей просто не имелось. Дали пару порошков, посоветовали теплее одеваться и отправили обратно на сенокос. Настаивать на чем-то ином, означало бы обвинением в симуляции болезни, и срыве производственного плана. Хотя репрессии тридцатых давно закончились, но со всем что касалось работы, или помощи подшефным хозяйствам было очень строго. Поэтому несмотря на температуру и все прочие симптомы, пришлось продолжать работы в поле. И только когда мама потеряла сознание ее отвезли в городскую больницу, но было уже поздно.
С трудом добившись встречи с нею, я увидел разом постаревшую женщину, лежащую на койке и тяжело с каким-то надрывом пытающуюся сделать вдох. Все говорило о том, что дни ее сочтены. Сильный долго не прекращающийся кашель, высокая не желающая спадать температура, и сильное посинение кожи от груди и выше, говорили о том, что болезнь прогрессирует, и скорее всего, что-то исправить уже невозможно.