Руки его меж тем привычно обшаривали карманы недавних противников, и, по мере того как продвигалась эта работа, лицо человека становилось всё более и более мрачным. Закрома грабителей были пусты, как амбар, в котором похозяйничала стая хребтовых крыс. Раздражённо выругавшись, человек выпрямился и, окинув хмурым взглядом "поле битвы", отправился в путь. Но, не пройдя и десяти шагов, он замер как вкопанный и снова разразился целой тирадой отборнейших ругательств. Как же он мог забыть? Пошарив за пазухой, путник извлёк на свет небольшой, в пол-ладони, диск чернёного серебра с крупной розоватой жемчужиной в центре. Сосредоточившись, он прикоснулся пальцем к перламутровому минералу и мысленно прошелся по энергетическим линиям, опутавшим камень, словно паутина, проверяя, не нуждается ли амулет в зарядке. Всё было как обычно. Тончайшие нити стихий Ми`Ру холодно сияли перед его внутренним взором, бесплотный резервуар искрился от переполнявшей его энергии. Убедившись – скорее по привычке, чем по необходимости – в верности впечатанной в амулет информационной сети – сети, наблюдавшей за окружающим хозяина пространством и считывающей эмоции всех живых существ, пребывающих в области пятисот шагов от него, путник негромко хмыкнул и, вернув диск на место, отправился в путь. Всё, как и обычно.
Значит, дело не в амулете. Нападавшие были не просто безвредны для него. Они в действительности не желали зла, и именно потому амулет не подал сигнала, не предупредил об опасности. Зачем? Ведь её не было!
"Следящий" – так на протяжении множества поколений в его семье именовали этот амулет – был поистине бесценным предметом. Множество раз он спасал жизни предков, выручал из казалось бы безысходных ситуаций. Сколько раз он сам выходил невредимым из самых опасных передряг, благодаря неощутимой поддержке этого маленького кусочка металла. В семье существовала легенда, что "Следящий" стал подарком за выдающиеся заслуги одному из прародителей их рода Александеров, сделанный самим Валентинианом – первым и величайшим патриархом, правившим в те благословенные времена, когда филиалы были лишь частью единой, живой плоти могучей Конфедерации, а не кусками застывшей и разбившейся вдребезги мраморной статуи – как сейчас. По преданию это было больше пяти тысяч лет назад… Но человек, бредущий по дороге с севера, не верил в предания. Он уже давно ни во что не верил.
Путник свернул на очередном повороте дороги, небольшая грушевая рощица скрыла от него канаву, в которой остались лежать трое незадачливых грабителей, оттого и не заметил он, как к одному из уже пришедших в чувство парней – поднявшемуся на четвереньки и беспрестанно бормочущему одно единственное слово "убью" – неслышно приблизилась странно колышущаяся на слабом ветру и словно мерцающая всеми мысленными оттенками черного фигура. Он не увидел, как эта фигура склонилась над пьяницей и одним резким, уверенным ударом вновь отправила того в мир грез. Не увидел он, и как ветер растрепал длинные белые волосы выпрямившегося неизвестного, а лунный свет заиграл в антрацитово-черных, лишенных зрачков глазах. И даже легкая, почти невесомая дрожь Следящего, говорящая о приближении опасности, не привлекла его внимания
Обращение к медальону вновь, помимо воли, вернуло путника к грустным воспоминаниям. До него амулет принадлежал отцу, да и сейчас оставался бы у старого кона – ведь тот был жив, а после непременно, перешел бы к Никласу – старшему сыну. Но судьба – странная штука! Видно, для чего-то старой шлюхе потребовалось, чтоб "Следящий" оказался именно у него, а может, просто она ещё не до конца в нем разуверилась. Ведь он выжил. Несмотря ни на что – он выжил. Пятнадцать лет бесконечного кошмара, десять положенных и ещё пять сверх, – такой срок он сам себе определил. Пятнадцать лет беспрерывных битв, кровавых, отчаянных битв, в которых выживание самая меньшая из целей. И он пережил их, не сломался, не сдался, не опустился до полуживотного состояния. Многие ли могли похвастаться этим? Один из ста в лучшем случае. В самом лучшем! Только вот почему никакой гордости, никакой радости от свершенного он не ощущал? Только усталость, точно такую же, как и в тот день когда "Следящий" перешел в его руки…
Дверь распахнулась от сильного удара и, беззвучно ударившись об стену, покрытую толстым Халемзским ковром с ромбовидным узором по периметру, замерла. Изрядно пригнувшись – хотя высота двери была отнюдь не мала – в комнату вошел огромного роста и атлетического сложения мужичина, с буйной, растрепанной шевелюрой и косым шрамом над левой бровью. Нахмурившись, он недовольно огляделся по сторонам, словно выискивая какой-нибудь непорядок, но, так ничего и не обнаружив, направился раскачивающейся походкой к столику, возле которого, ссутулившись и опустив голову, сидел высокий, но на редкость худой юноша, с угловатыми чертами лица и огромным кровоподтеком под левым глазом. Приблизившись, гигант небрежно ухватился за высокую, покрытую золоченой резьбой спинку ближайшего стула и, притянув его поближе к себе, грузно рухнул на хрупкое сиденье. От него сильно несло алкоголем, что, впрочем, было совсем не удивительно – учитывая все обстоятельства. Удивляло то, что он вообще сюда пришел. Удивляло, радовало и пугало одновременно.
– Ну? – пророкотал он, уставившись тяжелым, лишенным всякого сочувствия взглядом на сидевшего напротив него юношу. – Теперь ты доволен?
Он не ждал ответа, да и слова его были вопросом лишь отчасти он произнес их скорее по традиции, давным-давно укоренившейся в их семье, – традиции, которая обязывала его присматривать за непутевым, вечно вляпывающемся во всевозможные неприятности младшеньким, хотя он и старался по мере сил примером и мудрым словом указывать тому верный путь в жизни.
– Молчишь? Зря, теперь тебе это не поможет.
"Теперь уже ничего не поможет", – вполне мог сказать он. Но какой смысл сыпать на раны несчастного мальчишки новую гору соли? Когда Никлас узнал, чтонатворил его младший брат, он был в таком состоянии, что его собственные люди были вынуждены связать его плетеньем в дополнение к веревкам и целые сутки продержать в подвале, иначе бы он своими руками придушил дурака. Он и сейчас был зол, точнее было бы сказать – в ярости, но теперь, после разговора с отцом, он мог ещё и соображать, и к гневу примешивалась изрядная толика сострадания. Весьма изрядная. И ещё сожаления. Он не признался себе, что чувство вины поселилось в душе – понимание придет позже. Пока же он просто сердился и боялся. Ведь совсем скоро, уже завтра, его единственный братишка, которого он фактически вырастил – отец постоянно отсутствовал – отправится на верную смерть, а он ничего не сможет поделать, и ему просто придется принять это и смириться, втайне надеясь…
Он рассеянно огляделся по сторонам, незряче скользя глазами по комнате, больше напоминавшей дворцовые покои. Мебель была верхом совершенства: удивительные формы, выращенные фомарами дополнялись самой дорогой тканью – шелком араидов или перламутровыми полотнами саамов, украшались золотом, инкрустировались драгоценными камнями, покрывались самыми благородными лаками. Множество всевозможных вещей (будто предметы старины, выставленные в храме), выполненных с потрясающей душу красотой, находились на специально созданных для них подставках или нишах. А если стояли отдельно, как, например, табакерка из кости мерга с изумрудным узором в виде дерева, покоившаяся в центре стола, возле которого примостился юноша, то и тогда, казалось, они занимают именно то место что им отведено.
Сграбастав со стола табакерку, Никлас принялся методично перебрасывать её из руки в руку, будучи не в силах даже на мгновенье расслабиться и посидеть спокойно. Взгляд его блуждал по комнате, ни на чем не останавливаясь, не задерживаясь, не соприкасаясь с захватывающей дух красотой. Он молчал, не зная, как или не желая разрушить тишину, и лишь глаза, блуждающие, беспокойные, выдавали его нервозное состояние – ведь он отлично понимал, где оказался, понимал назначение этого места.