Мой миленок на войне,
Командует ротою.
А я то же не гуляю,
Здесь киркой работаю.
- Вот это да-а! Давно такого не видел, едят его мухи с комарами! - воскликнул дед Минай, незаметно подошедший к кругу. - Что значит, молодость! И жара не берет.
Ох, дед Минай!
Седая бородка.
Приголубит как-нибудь,
Вдовушка - молодка.
- Ай да молодец! Ай да, Вера! Говоришь, приголубит, - поблескивая помолодевшими глазами и поглаживая белые усы, говорил дед Минай. - Приеду домой, бабке расскажу - не поверит.
А в кругу уже раздается очередной мелодично-задиристый девичий голос:
Если б была я сорока,
И умела бы летать.
Полетела бы на фронт,
Своего Колю повидать.
Первую часть пути только и слышен был разговор о пляске, так внезапно вспыхнувшей и вовлекшей почти всех девчонок и чуть не разбудившей молодость, как он выражался, у деда Миная.
- Это на пропасть! - вдруг произнесла Вера.
- На какую еще пропасть! - обернувшись к ней, спросила Мотя.
- Обыкновенную. Что, не знаешь?
- У нас сейчас сплошные пропасти. Похоронка в семью пришла - пропасть, деньги в одну душу давай на заем - пропасть, хлеб сейчас уберем, сдадим государству, а самим останется по сто граммов на трудодень тоже, считай, пропасть. И таких пропастей при современной жизни сплошь и рядом можно встретить. Так что же, по-твоему, и петь нельзя, и танцевать нельзя и любить нельзя? А может, скажешь, от такой жизни в омут головой вниз броситься? Ну, уж, нет! Не дождутся! Мы жить будем и бороться будем. Мы очень нужны Родине, народу! Ты видела, какую мы махину отгрохали? - продолжала говорить Мотя. - Теперь фрицу не поздоровится, прямо под самый дых вдарит ему нами построенная дорога. Видал и, уже сегодня несколько эшелонов с вооружением прошли в сторону фронта? Ох, фрицу от наших гостинцев не поздоровится.
- Я такое не говорила! - вспылила Вера. - Это ты сама придумала, а на меня валишь...
- Ну, допустим, так не говорила, - согласилась Мотя. - А приблизительно сказала, - не сдавалась она. - А слово-то какое нашла... Перед пропастью!
- Да хватит вам, надоели! - вмешалась в разговор Дуся. - Лучше давайте споем.
- А какую, девочки? - спросила Мотя, сменив голос агитирующе - внушающий на ласково - просящий.
- Да любую.., какая на ум придет, - сказала Дуся, поправляя, съехавшую косынку на голове.
Мотя немного подумала и звонко грудным голосом запела:
Из-за острова на стрежень,
На простор крутой волны.
Вы-плы-вают рас-пис-ны-е...
подхватили девчонки на обоих повозках слова песни высокими молодыми голосами, и полетели ее слова по просторам полей, оврагам, луговинам, заглушая крик перепелов, стрекотание кузнечиков, стук лошадиных копыт и катящихся колес по твердой степной дороге.
Слова песни летели, как Стенькины струги, опережая ветер, и затихали где-то далеко-далеко в степных перелесках, гасимые дальностью расстояния. И как только кончалась строка песни и утихали девичьи голоса, тут же подхватывались слова новой строки:
...Стень-ки Ра-зи-на чел-ны...
И снова летят по степным просторам звуки девичьих голосов. И так повторяется несколько раз, пока не закончится песня.
В самом передке возка сидел дед Минай, понурив старческую голову, слушал спевшиеся девичьи голоса, и от того, как слаженно девчата пели и какие произносили слова песни, менялось и настроение у деда Миная, а в том месте песни, где Разин бросает царевну в волны, дед даже вскрикнул: "Чем же она им помешала?!"
Жалко стало царевну деду Минаю. Хотя он понимал, что царевна была из песни, но слова о ней, пропетые девчонками, растеребили душу старика, проникли в самую глубину ее.
Вася сидел на возке и подпевал девчатам своим еще не окрепшим мальчишеским голосом, смотрел невидящими глазами под ноги лошади и изредка, больше по привычке, чем осознанно, подергивал легонько вожжами, лошади, прядая ушами в такт песни, лениво перебирая ногами, пофыркивая, шли умеренным шагом.
Все пели, веселились, и только Полина сидела в задке повозки и за всю дорогу не проронила ни одного слова. Девушки знали ее горе и не приставали к ней.
Вначале они пытались ее расшевелить, но, поняв, что их старания напрасны, прекратили свои настойчивые домогательства.
Полина ни с кем не делилась своим горем, сидела отрешенной. Ни песни подруг, ни радостный смех, ничто ее не тревожило. Голоса подруг проникали в ее отупевшее сознание, но они не возбуждали и не угнетали ее чувства. Ее душа не могла в данный момент воспринять радость подруг. Она молча плакала.
Нет Саши... Его и на стройке часто не было рядом. Но она знала, надеялась, что он придет. А теперь, она поняла, что он к ней не придет. Может быть, никогда... И от этого свет стал не мил, душа разрывалась на части.
Полина буквально металась от горя, она не могла себя заставить смотреть на степь, расстилавшуюся по обе стороны дороги, заросшей разнотравьем, и разбросанными по ней кустами шиповника, терна и мелкими деревьями боярышника, на дорогу, бегущую из-под повозки с вмятинами от множества конских копыт, не могла заставить себя слушать веселые голоса подруг. "Нет! - протестовал ее внутренний голос. - Вы не можете, вы не имеете права увозить меня от Саши, от того места, где мы с ним встретились впервые, где мы вместе провели несколько дней и ночей. Я не могу его покинуть, я не вынесу этого, я не поверю, что он уехал. Он любит, он мой муж, единственный мой верный друг. Он не может покинуть меня сейчас, когда я так нуждаюсь в нем".
Полина подняла голову и посмотрела на подруг, на Васю, и горячая волна раздражения поднялась в ней.
«Никого из них это так не волнует, как меня, никто из них не потерял дорогого человека для себя, кроме меня. Никто из них не знает, как я его люблю... Саша знает, а кроме него никто... Чтобы знать, надо испытать на себе, на своих чувствах.
Ни Дуся, ни Мотя, ни другие девчонки еще не испытали на себе чувство любви к мужчине. И им этого не понять... Они сейчас поют, радуются от того, что едут домой, до матерей, братьев и сестер, родственников. Никому не придет в голову, что я тоже хочу радоваться, но Саша уехал и вместе с собой увез мою радость, мою беспечность.»
Тяжелые глыбы разбитой вдребезги, как ей казалось, молодой жизни были повсюду вокруг нее здесь, в этой степи, на этой дороге, по которой она ходила еще в юности босиком, вначале за ягодами дикой земляники, полевыми цветами; затем, когда подросла, сгребала с подругами пахучее сено, а вечером, вскинув грабли на плечи, пели любимые песни, возвращаясь по этой дороге домой; по этой дороге она шла навстречу первой своей любви, по этой дороге она в сердце несет горечь разлуки с любимым и близким человеком.
При переезде через глубокую выбоину, вымытую весной вешними водами, она ударилась спиной о край ящика повозки, и острая боль отдалась в шею. Эту боль она перенесет. Но у нее была другая боль, боль сердечная, которую она вряд ли сможет перенести. С этой болью она возвращалась в родное село.
Солнце скрылось за горизонтом, ветер утих, и казалось, сама природа, родная земля приготовилась встретить молодых тружеников тыла у околицы села.
При подъезде к селу девушки прекратили петь песни, сидели молча, задумавшись о чем-то: может, о словах песни, может, каждый о своей жизни, о скорой встрече с родными и близкими.
Так и въехали они, молча в родное, до мельчайших подробностей знакомое село.
29