Кетиль Ворона ничего этого не видел, он смотрел на груду одежд у подножья трона.
― Меч! Она взяла меч!
Яростный крик должен был прокатиться под гулким сводом, но могильник его поглотил.
Кетиль Ворона бросился вперед и разворошил своим клинком одежды. Вытканные золотые драконы рассыпались в прах, по полу покатились пожелтевшие кости и череп ― все, что осталось от некогда восседавшего на троне Атли. Он упал, когда Хильд вырвала меч, который мертвый вождь веками держал у себя на коленях.
Изрыгая проклятия, Кетиль Ворона бросился в темный лабиринт проходов в поисках Хильд. Он отшвыривал все, что попадалось на пути, и блюда и кубки с лязгом падали на пол. Он жаждал владеть мечом Атли столь же сильно, как Эйнар жаждал колец ярла.
Эйнар, согбенный и шаркающий, словно старик, горько то ли всхлипнул, то ли усмехнулся и медленно, мучительно поднялся на огромный серебряный трон. Он рухнул на трон, смеясь и брызгая кровью на усы.
Потом я заметил, что Иллуги Годи бормочет что-то нараспев, и тут только внезапно осознал, что именно громоздится вокруг, скрытое во мраке.
Груды почерневшего от времени серебра. Его было столько, что захватывало дух и подступало безумие: богатства дюжины царств, работа тысячи кузнецов.
Опахала в драгоценных камнях с серебряными перьями. Маленький дворец мерцал самоцветными стягами. Серебряный корабль вздымался из моря монет, с канатами и оттяжками из серебряной проволоки. Кольчужная рубаха, каждое колечко серебряное, каждая маленькая заклепка из золота. Ножные браслеты, броши, кольца и упавшие горшки монет, льющихся водопадами.
В первый ― и последний ― раз я ощутил жажду серебра, которая с такой силой охватывает человека, что он теряет разум. В тот день я заразился и излечился от нее навсегда. Я вырвал факел у Иллуги, а он вряд ли это заметил.
Я упал на колени, подобрал что-то ― кубок, чуть помятый, с тиснением на ножке. Я поднял другой, потом еще один, принялся шарить в грудах, не чувствуя боли. Серебряная булавка кольнула меня: я воткнул ее в рубаху. Кинжал с серебряной рукоятью рассек мне ладонь: я заткнул его себе за пояс.
Там были кольца и обручья, которые мы все еще называем кольцеденьгами. Тарелки, щиты, шлемы, броши, миски, кувшины, браслеты, ожерелья, серьги и монеты, тысячи монет. Кастеты из золота и кинжалы из серебра, с рукоятками, украшенными драгоценными камнями.
Высокие горы серебра громоздились до самых сводов, чаши плющились под тяжестью сокровищ, троны наклонились ― это богатство Атли и его воины вырвали у мира, и добыча была под стать могуществу величайшего из степных вождей.
Крик вернул меня к реальности: моя рубаха натянулась, сапоги были полны, в руках огромное блюдо.
― Обжигающий лед, кусачее пламя, ― сказал Иллуги. ― Вот как началась жизнь, на юге, в Муспельсхейме, где все кипит и сверкает нестерпимо для глаз человеческих.
В мятущемся свете факелов груды серебра холодно сверкали, напоминая о Муспельсхейме, стране льда и яркого пламени, где была сотворена жизнь. Мне вдруг почудилось, что годи лишился рассудка. Я до сих пор не уверен, не случилось ли этого на самом деле.
Крик повторился, потом Кетиль Ворона скатился с темного склона, увязая в лавине монет и непрестанно бранясь.
Он потерял свой меч, на губах у него пенилась кровь. Он ударился о каменные плиты и упал, с трудом поднялся, снова упал и попытался поползти к выходу.
Валкнут подошел к нему, но Кетиль Ворона уже ускользал из этого мира, все медленнее извергая сгустки крови. Сине-розовые кишки выпали из разреза живота, который шел от паха до горла. От мохнатки до челюсти.
Его глаза заставили нас похолодеть от страха ― такой в них застыл ужас; он пытался что-то сказать, но голоса не было, и только губы шевелились, как у выкинутой на берег рыбы, пока не застыли и он не умер.
Я поднялся и пошел, расшвыривая кольца, чаши, двузубые вилки. Огромное блюдо откатилось со звоном, и Валкнут круто обернулся, вглядываясь в темноту.
― Эйнар?.. ― позвал я.
Ответом было молчание.
Я прошел туда, где он восседал, точно ярл, окруженный всеми богатствами мира, на троне дарителя колец. Он походил на пену на гребне волны, которую сдувает порывом ветра.
― Стоило ли оно того? ― спросил я.
Ввалившиеся глаза открылись и блеснули, бледное лицо слегка порозовело. Прядь черных волос, точно шрам, прилипла к щеке, мокрой от холодного пота, а его усмешка была такой же тусклой, как шейное кольцо, которое он надел в знак власти.
Он коснулся толстого, плетеного кольца из серебра, ущербного с той стороны, где отрубили куски в дар подданным.
― Ты... можешь... узнать... сам... тяжесть... кольца... ярла, ― почти по-волчьи пролаял он и оскалился в улыбке.
Я уже видел такую раньше, когда он дотянулся до спины Гуннара Рыжего в могильнике Денгизиха.
― Прежде чем ты умрешь, ― сказал я, ― я должен кое-что тебе передать.
Он вздрогнул и поднял голову, чтобы взглянуть на меня. И я с силой вонзил в него меч Бьярни. Тело сложилось и рухнуло, рот открылся.
― От Гуннара, ― сказал я, глядя в меркнущие черные глаза. ― Моего отца.
Валкнут утер рот тыльной стороной руки, дико глянул на меня, потом на Иллуги. Затем с шумом втянул воздух и шагнул вперед, поднял меч и уставился в темноту.
― Я здесь. Выходи, если думаешь, что достаточно силен, чтобы сразиться со мною. Я избранник Одина. И не боюсь встречи, потому что не боюсь смерти.
Послышался мрачный смешок, что-то прошелестело, тихо и сухо, как крылья жука. Темная фигура явилась из мглы и с лязганьем спустилась по горе серебра.
― Фрейя, ― произнес Иллуги в благоговейном ужасе.
Это и впрямь была не Хильд, скорее уж Фрейя, сестра Ингви, первого из ванов, старых богов. Фрейя ― повелительница колдуний, меняющая облик, владеющая темной волшбой сейд.
― Хильд... ― с трудом выговорил я.
Она обернулась, волосы падали ей на лицо черными спутанными прядями, руки сжимали изогнутый меч, темное платье порвано. Сквозняк из прохода отбросил черные волосы с застывшего, как маска, бледного лица.
― Не Хильд, ― прозвенел ее надтреснутый голос. ― Мы, Вельсунги, произносим это имя как Ильдико.
Ильдико, посланная в жены Атли, который погиб в их брачную ночь, как говорят, от ее руки, отмстившей за предательство Вельсунгов. Ее приковали цепью к трону убитого мужа навечно, нагую и живую.
Тогда я поверил, что призрак воззвал к родовой крови об освобождении, силой дважды проклятого рунического слова. Как бы то ни было, девушка, которую я знал как Хильд, исчезла. От той, в кого она превратилась, нужно было бежать с криком, подобно Кетилю Вороне.
Валкнут взревел. Колдунья она или нет, Валкнут знал, как должно умирать, и он, замахнувшись, бросился на нее, яростно взывая к Одину за помощью.
Позади меня Иллуги тоже воззвал к Всеотцу, и, словно в ответ, ветер засвистел по гробнице. Заметалось пламя факелов, в могильник ворвался чистый, холодный запах дождя.
Будь все как обычно, Валкнут задал бы ей жару, но все было не как обычно. Он взмахнул мечом, она отбила и повторяла снова и снова, пока он не попятился, чтобы перевести дух.
― Помогите мне, ― прохрипел он.
Я сморгнул, взглянул в мертвые глаза Эйнара и вырвал из него свой меч. Меч вышел, впуская воздух с тихим, почти человеческим всхлипом, и это заставило меня отступить на шаг. Но Эйнар уже перешел через Биврест.
Я шагнул к Валкнуту, стараясь унять смятение, ― все-таки это была Хильд. Иллуги Годи встал справа от Валкнута.
Но это была не Хильд. Глаза черны, как кромешный мрак тления. Мы все чуяли запах тлена и смерти и видели то, что видели, ― а я был так напуган, что почувствовал, как моча жарко потекла вниз по моим ногам.
Иллуги ударил жезлом и произнес несколько повелительных фраз, посмотрел вниз, потом поднял взгляд. Та, кто была когда-то Хильд, отвела выпад Валкнута и плавно скользнула в сторону, погружая острие в медленно расползающуюся улыбку Иллуги.