— У нас потери,— говорил Никита,— а больше — в нас самих. Как тебя угораздило поддаться ей. Живи теперь с грязью в крови.
Никита винил себя за недосмотр за Палей и допоздна, перед сном, нашептывал молитвы. Он выучил их наизусть, а выучив, почувствовал в них подлинную силу, дающую утешение и надежды на изменения к лучшему.
Когда забрали брата толстого, у Никиты от огорчения открылся на ноге абсцесс. На ступне у пятки загноилось мясо, и долго копилась под кожей боль, пока не прорвалась густым жирным гноем. Болезнь ноги продержала Никиту в постели почти месяц. Все это время он мало кушал, сошел с лица здоровым цветом подвижной жизни и много говорил о смерти. Паля выходил по утрам в город в поисках пищи, а когда возвращался - садился в ногах у учителя и осторожно поглаживал загрубевшими своими пальцами вокруг больного места. От этого Никита испытывал некоторое облегчение.
В Сарабели они сидели неделю. Свирепствующая впереди непогодь перекрыла путь. Никита боялся суровых зим, боялся открытых равнин: там ветра лютовали с особой ожесточенностью и негде было укрыться от стылого ненастья.
Свою ненависть к холодам он вынес из мест заключения. В колонии он поочередно обморозил ноги, руки и уши. Там же в нем зародилась неизбывная любовь к Азии. И хотя в Средней Азии Никите до сих пор бывать не приходилось, край этот виделся ему зеленым раем, раскинувшим свои земли и сады под томительно-жарким солнцем.
— Там виноград на улице растет,— говорил он с удовольствием,— а воду пьют из арыков. Жить можно...
Андрею Петровичу Никита рассказал про свою веру, пока пили чай. Прочел под конец главный свой труд, в котором говорилось о спасении человечества путем лишения его грехов, и, видя, что старик остался равнодушным, сказал:
— Ты, отец, эксплуатации не бойся. Вера наша добровольная. Если твоя дорога по пути с нашей,— иди за нами. Все легше. А если некуда тебе идти, советую податься с нами в Среднюю Азию. Там тебе природной пищи до самой смерти хватит. И люди там живут до ста лет.
Старик промолчал и на этот раз, а когда, покурив перед сном, мужики расползлись по углам, сказал, укладываясь на досках рядом с Никитой:
— Все хорошо, только как же, греша, вы народ от грехов уведете?
— Тут, дед, логика мысли,— Никита придвинулся к старику и обнял его для удобства за плечи. — Глядя на наши муки, любому грешить расхочется.
— Какие же это муки?
— Душевные. — Никита зевнул и засопел, притворяясь спящим. Ему не хотелось продолжать беседу, уставший от дневных брожений по городу он и вправду вскоре уснул.
А к Андрею Петровичу сон не шел. Переваливаясь с боку на бок, он думал о новых своих знакомых и порочной вере, проповедуемой ими. Разные народы поклоняются разным богам. Богов много, а доброты не прибавляется. И нет такой веры, которая могла бы сделать человечество счастливым, кроме деятельной веры в добродетель.
— Слышь, ты! — озаренный внезапной догадкой, растолкал Никиту Андрей Петрович. — Я вот так думаю: ежели дело в Боге, то все вы без ума. Зачем народу новая вера, когда и старые со злом справиться не могут? А может, объявить одного Бога Добродетели, построить храмы, и верить, и молиться? Тогда сразу добрее станем.
Никита подумал, плохо соображая со сна, и возразил:
Никак нельзя, раздел произойдет. Какой раздел?
— А между людьми.
— А то сейчас его нету. Православные в церкву ходят, мусульманы — в мечети. У евреев свои храмы.
Тогда — обман. — Никита чувствовал уязвимость стариковской теории всеобщего единения религий и пытался найти слабые места, чтобы по-умному опровергнуть ее. — Неужто кто-то станет молиться Богу зла? Все в храмы доброты попрут. Все, и гады. А в жизни как были сволочами, сволочами и останутся. Вот тебе и обман.
- Так, а вы-то, греховники, с вас-то какая народу польза?
Никита взбодрился от такого вопроса.
— Смешной ты, дед,— сказал. — Мы ж пищу у зла забираем. Способность человека грешить.
— Да как же это?
— А так! — Никита задумался на мгновение для ровности ответа. — Мы примером своим от грехов отвращаем.
— И многих отвратили?
— Сто двадцать семь человек. - Не задумываясь, назвал число Никита.
— А на земле миллиарды Жизни не хватит
Заворочался и застонал во сне Паля. Никита посмотрел в его сторону и мысленно решил, что старик хитер.
— Ты, дед, как при лучине рос,— сказал он с намерением обидеть старика. — Эти, сто двадцать семь-то, уже проповедовать веру нашу станут. А те других обратят, а другие — еще других. Да через год нас миллион будет.
— И все, как ты?
— И все, как я.
- Так тогда ж ты новых злодеев плодишь, миллионы греховников. А нынче, что ль, не так? Они всегда были — и без веры твоей — грешники-то. И никто их видом не подобрел Андрей Петрович разозлился тем, что позволил себя так долго дурачить, и, отворачиваясь к стене, пробормотал. — Я думал, ты и вправду праведник, а ты трепло!
Утром Никита хотел продолжить спор, но пришел слесарь и погнал их из колодца.
— А тебе, хромой,— пригрозил он Никите,— я когда-нибудь верно башку оторву!
Никита хотел возразить, но, взглянув на крепкие кулаки слесаря, передумал.
— Он несчастный своим бескультурием,— сказал позже, уводя старика и Палю в город. - Я бы мог его урезать, но с одного раза не поймет...