До тех пор пока у неё есть этот кинжал, у её ненависти есть воплощение. Выбросить его! Закопать на грядке в огороде!
Раздвинув перегородку, она вышла на веранду. Похожий на остриё кинжала тонкий месяц с высокого ночного неба освещал двор. Проступали бледные очертания окружённого живой изгородью двора. Надев гэта, Сая направилась к грядкам, на которых пробивались маленькие. как пальчики, ростки овощей. Не успев дойти до огорода, она заметила стоявшего среди грядок Кэку.
— Нельзя его выбрасывать, — сказал Кэка. Глаза его наполовину закатились. Его переломанные руки и ноги болтались. Он стоял, раскачиваясь, как труп повешенного.
— Убей Рэнтаро! Убей тех, кто убил тебя, тех, кто убил меня!
Сая, не обращая внимания на мёртвого брата, крепко прижав кинжал к груди, вышла в огород.
И в тот самый миг, когда она оказалась в огороде, вокруг стемнело. Это был уже не огород, а лес. Её обступили высокие деревья, виднелась залитая тусклым лунным светом тропинка. Под деревьями, что росли вдоль тропинки, стояла Канэ Тосика. Лицо у неё было осунувшееся и исхудавшее, она пристально смотрела на Саю.
— Ты была малайским сортиром. Отомсти!
Под другим деревом стояла женщина с корабля для репатриантов. Из горла у неё текла кровь. «Ты убила меня, за это я убью тебя, убью тебя!» — с ненавистью крикнула она.
Подошёл Кэка и крикнул:
— Убей, убей Рэнтаро!
И тут она заметила, что за спиной у Кэки стоят толпы японских солдат. Вытащив из штанов свои члены, они завопили: «Убьём тебя, изнасилуем тебя!»
Бросив кинжал, Сая побежала по лесной тропинке. Но голоса преследовали её:
— Убить, убить, изнасиловать, убить, убить, изнасиловать!
Она бежала по усыпанной галькой и заросшей травой тропинке, где-то потеряла гэта и сама не заметила, как оказалась босой.
— Убить, изнасиловать её!
Тёмный лес заполонили злобные вопли. Среди деревьев мелькали Кэка, Тосика, женщина с перерезанным горлом, японские солдаты. Их крики перекрывали друг друга, гремели, как удары палок о стволы бамбука — такие удары раздавались, когда кто-то выходил на тропу войны. Она слышала, как мужчины их племени, раскрасив тело красной краской плодов Кэсумбы, выходили на бой.
— Убей, убей, убей! — гремели голоса в голове Саи.
«Почему они не отпускают меня? Почему эти голоса преследуют меня?!» Сая закричала. Но её крик поглотили раскаты: «Убить, убить!»
Впереди показались стоящие в ряд грубые хижины. Сая успокоилась. Может, там окажется кто-нибудь из её племени. Может, там знахарь. Знахарь бы ей помог. Сая уже не знала, где она — в японском или в малайском лесу.
По тропинке, ведущей от хижин к лесу, навстречу ей шёл мужчина.
Вздрогнув, Сая остановилась. В лунном свете она увидела, что мужчина тоже замер. Его одежда цвета хаки со стоячим воротничком напоминала военную форму. Японский солдат, подумала Сая. В ней забурлили страх и ненависть, пережитые в борделе.
— Убей его, Кэсумба! — раздался рядом голос Кэки. Кэка вложил в руку Саи кинжал, который она только недавно выбросила.
— Убей же обманувшего тебя предателя!
Услышав это, Сая ещё раз взглянула на мужчину.
Перед ней был Рэнтаро.
В грязной, пропахшей потом одежде, заросший щетиной, но всё же это, несомненно, был Рэнтаро.
— Рэн… — стоило ей произнести его имя, как её затопила нежность.
— Сая? — удивился Рэнтаро и поспешил к ней. — Что ты здесь делаешь?!
«Убей его, Кэсумба, дитя войны», — зашептал Кэка на ухо Саи. Она впилась глазами в ярко сверкающий в лунном свете кинжал. У Рэнтаро, тоже заметившего кинжал в её руке, перехватило дыхание.
— Почему у тебя в руке кинжал?
«Убей, убей, убей, убей!» — как удары по стволу бамбука, загремели голоса. Это, окружив Саю, кричали Тосика, женщина с корабля для репатриантов, японские солдаты.
— Я Кэсумба! — крикнула Сая, перекрикивая эти голоса.
— Нет. Ты Сая. Девушка, которой я подарил воздушный шарик. — Рэнтаро улыбнулся воспоминанию об этих давних днях.
Воздушный шарик. Сая вспомнился парящее в воздухе радужное чудо. Медленно переплыв через тьму, он уткнулся ей в грудь. Бесчисленные мечты, вызванные к жизни появлением Рэнтаро. Почему же они исчезли?
«Убей, убей, убей, убей!» — как заклинания вскипали вокруг неё голоса.
Эти голоса раздавили радужный шарик. Голоса, полные ненависти.
Взмахнув кинжалом, Сая повернулась кругом и полоснула им стоявшего рядом Кэку. Острый кинжал рассёк его пополам, и он тут же исчез. Не проронив ни единого вскрика, ни единого укора.
Одного за другим Сая принялась выкашивать всех, кто стоял перед ней: Тосику, женщину с перерезанным горлом, японских солдат с торчащими из штанов членами. Стоило ей коснуться их остриём кинжала, как все они мгновенно растворялись во тьме. Крики стали слабеть. Осталась только женщина с корабля для репатриантов. Она стояла зыбкая, как дым, и злобно смотрела на Саю полным ненависти взглядом. В её зрачках Сая увидела саму себя.
Превратившись в Саю, женщина злобно смотрела испепеляющим ненавистью и гневом взором.
— Ты убила меня, — сказала она Сае и медленно отступила во мрак.
54
Где-то стрекотали насекомые. Их голоса звенели, как колокольчики. Асафуми открыл глаза.
Окрестности были окутаны мраком. Он спал в лесной чаще под деревом с пепельными ветвями. Сквозь густую листву проникал лунный свет. Прохладный воздух и аромат деревьев и трав ласкали его. Рядом, обнявшись, спали Кэсумба и Кэка.
И Асафуми, и Кэсумба, досыта наевшись плодов, уселись в прохладной тени деревьев, и на них навалилась скопившаяся за день пути усталость — незаметно они уснули.
Почувствовав, что Асафуми встал, Кэсумба тоже проснулась. Кэка поднялся и отряхнулся. Кэсумба некоторое время приходила в себя, а потом, наконец, сказала:
— Я возвращаюсь на Дорогу-Мандала.
— Что ж… — ответил Асафуми. Он подумал, что для Кэсумбы, наверное, лучше всего вернуться на Дорогу-Мандала. Но как лучше поступить ему самому, он не знал.
Ему смутно подумалось, что, отправившись к дому деда, он смог бы повстречаться с самим собой, таким, каким он был в детстве. Конечно, этого нельзя знать наверняка. Но именно здесь был лес его детства, поэтому Асафуми не пал духом. Он не мог снова уйти отсюда. К тому же он так и не смог понять, надеется ли он на что-нибудь. Но он был уверен, что вернуться на Дорогу-Мандала значит вернуться к себе прежнему.
— Я остаюсь здесь.
— Что ж, — беззаботно сказала Кэсумба и поднялась, собираясь ступить на тропинку. Кэка, завиляв хвостом, потрусил за ней следом.
— Ты что, собираешься возвращаться в этой кромешной тьме? — изумлённо спросил Асафуми.
— Пока не рассвело, идти прохладнее. И дорогу назад я знаю.
Асафуми сказал, что проводит её по крайней мере до леса.
Продираясь сквозь заросли олеандра, они вышли из зарослей. Под сиявшим в небе молодым месяцем простирались густо заросшие травой развалины. Среди обломков обезлюдевшего города звенел неумолчный стрёкот насекомых, будто похвалявшихся тем, что они отвоевали для себя это пространство. Чёрные тени вонзившихся в небо горных хребтов Татэямы накрыли равнину Тояма. Кэсумба обернулась к горам и, как дикий зверь, потянула носом.
— Почему ты пошла со мной сюда? — спросил Асафуми.
Обернувшись, Кэсумба сказала:
— Потому что… ты был один.
И немного помолчав, добавила:
— На Дороге-Мандала нельзя одному. Где-нибудь упадёшь и обратишься в кости.
— Это твоя обязанность — помогать тем, кто оказался на дороге один?
Но Кэсумба, похоже, не знала слова «обязанность». И Асафуми спросил по-другому:
— Ты всегда идёшь с теми, кто остался на дороге один?
Кэсумба ответила:
— Нет.
— Так почему же ты пошла со мной?
Он подумал, что она, верно, опять скажет, что не знает, но Кэсумба, ткнув себя пальцем в грудь, ответила:
— Потому что вот здесь что-то шепнуло мне — сделай так.