И телефон, и унтер-офицер, каждый по-своему, живы. Они тянутся друг к другу. Телефон то и дело издает зуммер. Немец приподнимает голову и тянет кверху руку, стараясь достать аппарат. Он слеп. Нас не видит. А может быть, и не слышит.
- Это же он, наблюдатель, гад, - хрипло говорит Кратов. - Сколько он наших людей загубил через этот телефон!
- Про это мы больше тебя знаем, - отвечает Андрей.
- Вот и надо его, гада, докончить. Из мести!.. А кроме того, из жалости. Мучается ведь, - настаивает матрос.
- Тоже мне месть - добивать слепого и умирающего, - возражает Шведов. - А жалость сдай в каптерку на хранение. О пользе надо думать. Пока немец жив, он для нас "язык". Слышите, слово какое-то повторяет. Может быть, это позывной его дивизиона. Прислушайся, Саня!
Я присел возле немца.
- Mutti, - шептал он, - Mutti...
- Насчет мути какой-то брешет, - перевел Кратов.
- "Мутти" значит "мамочка", - сказал я.
- Ага! - воскликнул Кратов. - Мамочку теперь вспомнил, фашист! Все они скоро мамочек вспомнят, раз под Кронштадтом да под Питером оказались.
- Поговори с ним, Саня. Умно поговори, - сказал Шведов. - А ты, Павел, помолчи.
- А про что говорить?
- Сознание у него мутное. Русскую речь слышит, а никак не реагирует, - пояснил Андрей. - Попробуй поговорить с ним как немец.
- Как фриц с фрицем, - усмехнулся Кратов. - Валяй. А мы послушаем.
- Постарайся хотя бы узнать, - продолжал Шведов, - где стоят его батареи.
Я потормошил немца за плечо. Он застонал.
- Wer ist da? (Кто здесь?) - спросил он слабым голосом. - Wer ist doch da? Ich hore nichtz... (Кто же все-таки здесь? Я ничего не слышу...)
Я раскрыл солдатскую книжку убитого пехотинца и ответил:
- Ich bin Jefreiter Rudi Kastler. Ich will dir helfen. (Я ефрейтор Руди Кестлер. Я хочу тебе помочь.)
- Mir kann man schon nicht helfen. Ich nis Helmut Raabe. Mutti, Mutti... mir ist so weh... (Мне уже нельзя помочь. Меня звали Хельмут Раабе. Мамочка, мамочка... мне так плохо...)
С этими словами немец снова потянулся вверх, к скамейке, но тут же сник и замолк. Я еще раз потормошил его, но он больше не откликался.
- Подох, - сказал Кратов, тронув тело сапогом. - Немного мы от него узнали. Вполне можно было сразу добивать. Только зря время потеряли.
- Ничего не поделаешь. - Шведов взял в руки немецкую карту. Попробуем сами разобраться в обстановке.
Мне было досадно, что так мало пришлось поработать по специальности. Конечно, мои товарищи успели убедиться, что свое дело я хорошо знаю. Но мне хотелось побольше поговорить при них по-немецки. Вероятно, именно поэтому черт толкнул меня на поступок, последствия которого я никак не предвидел. В моей голове блеснула мысль: "А что, если настал мой "звездный час"? Тот единственный и неповторимый момент, когда и я могу совершить нечто значительное. Что-нибудь такое, чтобы у того же Кратова не повернулся язык издевательски подбадривать меня: "Не трусь, переводчик!"".
Услышав очередной зуммер телефона, я схватил трубку и крикнул в микрофон:
- Zur Stelle Jefreiter Rudi Kastler, viente kompanie, drittes Regiment, zwei und funfzigste infanterie division! (На месте ефрейтор Руди Кестлер, четвертой роты третьего полка пятьдесят второй пехотной дивизии!)
Андрей и Павел остолбенели. Я сделал им знак молчать.
- Was ist Rudi Kastler? (Что это такое - Руди Кестлер?) - прокричала трубка. - Позывные? - спросил немецкий телефонист.
- Я их не знаю. Я говорю из трамвая на шоссе. Ваш наблюдатель Хельмут Раабе только что умер у меня на руках. Это все, что я могу вам сообщить. Мне надо идти догонять своих.
- Подожди у аппарата, осел. Я позову командира дивизиона.
Я разжал пальцы и опустил эбонитовый рычаг, вделанный в корпус трубки. Связь разъединилась.
- Даешь ты жизни, переводчик. - Кратов сделал глубокий вдох: во время моего разговора он не дышал.
Я быстро пересказал свой разговор с вражеским телефонистом. Услышав, что тот обозвал меня ослом, Павел стал хватать трубку.
- Дайте, я с ним на морском эсперанто переговорю. Без переводчика будет понятно, куда идти!
- Это потом, - сказал Шведов. - Доложи все как было, только наоборот. Мы убиты, а этот Руди, как его там, жив, - подсказал Андрей. - Ну, а дальше видно будет.
- Ври по обстановке.
Зуммер настойчиво загудел. Я схватил трубку, сдавил рычаг и, входя в роль, вытянулся у аппарата.
- На месте ефрейтор Руди Кестлер четвертой роты третьего...
- Знаю. Говорит капитан Хольцман. Что там случилось? Коротко!
- Яволь! Когда наше отделение подошло к трамваю, ваш наблюдатель был тяжело ранен русскими...
- Уже доложено. Дальше. Сколько было русских?
- Сначала двое. Потом появились еще шестеро с ручным пулеметом. Они обстреляли нас и прошили вагон...
Начав сочинять, я увлекся и успокоился. Язык у меня развязался, и я готов был сообщить немецкому офицеру множество подробностей...
- Пулеметчика мы убили, - вдохновенно сочинял я. - Остальные обратились в бегство. Наши их преследуют. Меня оставили помочь раненому наблюдателю. Унтер-офицер Хельмут Раабе только что умер от ран.
- Несчастный Хельмут, - проговорил немецкий капитан.
- Здесь его карта, карабин и бинокль. Прикажете принести вам?
Ответ был настолько неожиданным, что я растерялся и замолчал, будто и в самом деле сказанное касалось меня.
- Ищешь предлог уйти в тыл, трусливая пехотная свинья! Попробуй только тронуться с места без приказа... Что?! Проглотил язык? - донеслось из трубки.
- Жду приказания, господин капитан.
- Доложи, что ты там видишь?
- Ничего не вижу, - ответил я. - Нахожусь внутри вагона. Разрешите подняться на крышу, господин капитан.
- Хоть на небо! Но чтобы через три минуты было доложено. Мой позывной "Вершина". Твой - "Муха". Понял?
- Яволь.
- Повторяю, доложить через три минуты. Будьте внимательны, Кестлер, продолжал капитан Хольцман более мягко и переходя на "вы". - Я понимаю, вы не артиллерист, но вы сейчас наши единственные глаза. Русские заткнули проход, по которому вы прошли к шоссе. Слава богу, они не обнаружили телефонный провод. Но нашему новому наблюдателю к вам не пробиться.
- Значит, мы отрезаны, господин капитан? Неужели это случилось?
- Без паники, ефрейтор. На этом участке каша. Но все переменится. Ваша пехота готовится к атаке на Стрельну. А я не вижу, что делается вокруг... Вы поняли, Кестлер?