- А на том основании, товарищ капитан, что этот гаврик Данилов после того, как Шведов ходил в разведку к немцам, по его указанию связался с немецким офицером по телефону и давал ему информацию о наших войсках. Он сам это подтвердил. Только подписывать не желает.
- И правильно делает, - сказал капитан. - Ерунда все это. Шведов мною из-под охраны освобожден и будет следовать в свою часть или в распоряжение запасного полка фронта, если к себе не доберется. Отпустите и Данилова. Пусть явится к тем, кто его направил в Ораниенбаум, и доложит, что пройти туда не сумел.
При этих словах капитана я буквально подскочил от радости.
- Браво, товарищ капитан! Ура! Шведов - это прекрасный человек. Это очень правильно, что вы его освободили. И меня, конечно, тоже нечего здесь держать. Да здравствует справедливость!! - закричал я. - Разрешите пожать вашу руку.
Я кинулся было к капитану, но он остановил меня суровым окриком:
- Смирно! Вы что, в своем уме, Данилов?! Вы на военной службе находитесь. Что за телячьи нежности вы здесь разводите?!
- Простите, товарищ капитан. Простите меня, пожалуйста, - залепетал я. - Но вы поймите... За что такое... такое страшное... А вы все по справедливости...
Тут ноги мои подогнулись, я повалился на стул. Из глаз у меня в три ручья полились слезы. Я ждал, что сейчас последует новый окрик капитана, но поделать ничего не мог.
Заговорил, однако, Будяков.
- Простите и меня, товарищ капитан. Только вы не имеете права отпускать задержанных при таких показаниях. Их вместе с актом о задержании и протоколом первичного допроса полагается отправить куда следует.
При этих словах Будякова я разом успокоился. Улетучилась проклятая благостность, которая вдруг разлилась во мне и наплыва которой я не выдержал. Я вытер глаза и встал по стойке "смирно".
- Прекратите рассуждать, Будяков, выполняйте приказание, - сказал капитан. - Данилов, идите вниз. Там Шведов вас ждет.
- Какое приказание мне выполнять, товарищ капитан? - спросил Будяков. - Данилова вы отпускаете на свою ответственность. А какие еще приказания? Я не вам подчинен, а майору...
- Ошибаетесь, лейтенант, - возразил капитан. - Подразделения второго эшелона переходят к обороне. Я назначен начальником данного участка обороны. Приказываю вам, лейтенант, взять наряд бойцов и погрузить на машину документы строевой части. После этого немедленно получить у старшины боевое оружие и занять место в обороне.
- Есть занять место в обороне участка, - тихо сказал Будяков.
Капитан направился было к двери. Но в этот момент из сада донеслись пулеметные очереди, послышалась беспорядочная винтовочная стрельба. В доме забегали, закричали. Дверь распахнулась, и в комнату вбежал старшина Доценко.
- Немцы! - крикнул он, обводя помещение ошалелым взглядом. - Товарищ капитан, на высоту прорвались немцы. Атакуют наше расположение!
- Немцы?!
Капитан задул коптилку, сорвал с окна бумажную штору и распахнул ставни. Пулеметные очереди и винтовочные выстрелы зазвучали очень явственно.
- В оборону! Все за оружие! Живо все в оборону! - Капитан выбежал из комнаты.
Внизу по коридору затопали. Несколько раз прозвучало: "Немцы!", "Немцы!". Это же слово прокричал истошный женский голос. Прокричал с такой силой и с таким отчаянием, словно фашисты уже ворвались в дом, словно уже протянули руки к женщине.
Будяков дернулся, схватил со стола протокол, смял его, запихал в полевую сумку и вылетел из комнаты.
В кромешной тьме, наткнувшись на стол, запнувшись о стул, я добрался до окна. Небо пылало ярче прежнего. Ружейно-пулеметная стрельба слышалась совсем близко. Где-то неподалеку, левее дома, заливался пулемет.
Я спустился по темной лестнице на крыльцо. По освещенному заревом саду между деревьями бегал капитан. Его кожаный реглан отливал бронзой. Капитан указывал, где кому занимать оборону.
Возле крыльца стояли две женщины в военной форме без знаков различия. Одна пожилая, другая совсем юная. У обеих через плечо висели санитарные сумки. Из чьей-то фразы я понял, что пожилая - секретарь, а девушка машинистка разведотдела.
Майор распоряжался отправкой машины с документами. Под его наблюдением грузили каким-то имуществом одну из полуторок. Здесь же я увидел задержавшего меня лейтенанта.
- Саня! Сюда, быстрей! - Это голос Андрея. В тусклом свете зарева узнаю его спину без ремня, непокрытую голову. Он что-то с усилием вытягивает из дверей сарая.
- Андрей! Андрей!
Со всех ног кидаюсь к нему.
Рядом с Андреем лежит вытащенная из сарая плащ-палатка. Все наше имущество - винтовки, трофейное оружие, ремни с подсумками - цело.
- Андрей! Вот мы и опять вместе!
- Опять воюем, Саня. Снаряжайся быстро.
На мне снова каска, ремень. Десятизарядку я закинул за плечо. Для рук - чувствую - будет много дела.
Я вижу перед собой прежнего Андрея. Перетянутый ремнем, с винтовкой за плечами, с трофейным пулеметом в руках, он стоит, чуть расставив ноги, на фоне багрового неба.
- Фашисты рядом, Саня.
- Знаю.
- Подтащим этот арсенал на позицию.
Слово "позиция" не очень-то подходит к сложившейся здесь обороне.
Пограничники комендантского взвода лежат цепочкой прямо на траве. Нескольких штабных командиров с пистолетами и вовсе нельзя считать сколько-нибудь серьезной военной силой.
Мы с Андреем отнесли плащ-палатку к большому дереву, возле которого залег начальник разведотдела. Андрей подполз к нему.
- Товарищ капитан, разрешите доложить. Вот трофейные автоматы и ручной пулемет. Запасных магазинов мало. Но патронов хватит для одного хорошего боя.
- Ясно, сержант. Младший лейтенант Корнейко, ко мне.
На правом фланге цепочки пограничников поднялся долговязый человек в плащ-палатке и в каске. Он направился к нам короткими перебежками. Когда он падал на траву, развевающаяся за его плечами плащ-палатка оседала вслед за ним. Казалось, по саду летит огромная летучая мышь.
Корнейко приблизился, и капитан приказал ему раздать три трофейных автомата и запасные рожки к ним.
Андрей снова обратился к капитану:
- Неплохо бы послать кого-нибудь вниз, на шоссе. Хотя бы, например, майора. Там могут проходить одиночные бойцы, легкораненые. Может, часть какая-нибудь двигается. За дорогой рабочие возятся, броневые колпаки устанавливают. У них есть оружие. Пусть все, что можно, сюда направляют. Фашистов выпускать на шоссе нельзя.