Перед вечером, когда на горизонте возникла лиловая дымка, князь посоветовался с воеводами и велел дружине сворачивать влево к востоку. Покидая Залозный шлях, кони нырнули в волны степных трав, поднимавшиеся им по грудь.
А навстречу дружине с востока тянуло гарью.
Дружинники, уставшие за первый день похода - первый день всегда самый трудный! - невольно подтянулись, возбужденно переговариваясь и бросая вперед беспокойные взгляды. Может, скоро встретится неприятель? Может, скоро сеча?
Князь молчал. Он помнил, что ему докладывал сотник, видевший хазар: степняков немного, это, скорее всего, отряд, отбившийся от своей орды.
Солнце ушло на запад, за Днепр, затянув небо черным корзном, расшитым звездами. И почти сразу же посветлел восток, будто раньше срока решил подняться Ярило.
- Горит! - бросив на зарево тревожный взгляд, воскликнул воевода Борислав. - То ж, верно, русское село подожгли хазары...
- Хазары, не иначе, - хмуро согласился Святослав.
- Так там же люди... Помочь им надо! Кто живой остался, может успеем из полона вызволить... Дозволь, княже, взять сотню воев, я мигом туда доскачу!
Князь махнул рукой:
- Доскачешь! Ищи ветра в поле! Те хазары уже свое дело сделали, ты со своей сотней никому не поможешь, - голос Святослава звучал зло и глухо. Хазары! Немало они русского люда загубили... Надобно не ту орду, что одно село сожгла, нагонять, не ветки на дереве обрубать, одну за другой... Все дерево - под корень! Так и мы Хазарию...
Утром на пути дружины повстречалась выгоревшая пашня. Полосами прошел по ней огонь, там, где посуше, выжег все, и стерни не оставил. В низинках жар только опалил незрелые колосья, и они горестно поникли до земли, будто жалуясь на свою горькую долю.
За бугром, где поднялись темнокорые осокори, за садом, раскинувшимся по склону, открылось пепелище. Среди куч золы и пепла, еще пышущих жаром, лесными пнями торчали обгоревшие очаги. Чудом уцелевший деревянный Перун с закопченным ликом мрачно взирал на то, что осталось от еще недавно живого села. А у ног его, на маленьком пятачке, уцелевшем от пламени, лежала, раскинув руки, молодая простоволосая женщина, видно искавшая в последнюю минуту защиты у своего бога. Из спины ее, под лопаткой, торчала хазарская стрела с черным оперением. Не спас и Перун последнюю из погибшего рода...
Гридень Богдан вслед за князем объезжал мертвое село. В его сердце теплилась надежда на то, что встретит он здесь хоть одну живую душу. Услышав невдалеке собачий вой, гридень направил коня в ту сторону. Из-под конских копыт метнулся кудлатый рыжий пес, отскочил и завыл, подняв голову к небу. Под обгоревшим тыном Богдан увидел мертвых русича и хазарина. Молодой русоволосый отрок в разорванной рубахе и коренастый степняк в старой, покрытой пятнами ржавчины кольчуге крепко обхватили друг друга в последней, смертельной схватке.
"Добрый был бы воин", - подумал Богдан об отроке. Но мертвого не вернешь к жизни, как не вернешь и ту женщину, что молила о защите грозного Перуна. А скольких хазарские воины увели с собой в неволю, на тяжкие муки, что горше лютой смерти! И невольно стиснул кулаки Богдан, крепче сжал повод коня: захотелось ему поскорее встретиться в чистом поле с хазарами, помериться с ними силой, отплатить врагу за муки русских людей. Свое горе перед горем людским потускнело.
Но еще много дней шло русское войско, выйдя на дорогу, протоптанную торговыми караванами от Русской земли до далекого Саркела. Тянулся тот путь через степь, прозванную пращурами нашими Диким полем, прорезая ее от края до края, огибая крутые курганы. Степь казалась безлюдной - только табун тарпанов или сайгаков промчится, уходя от дозоров, и скроется вдалеке. А в небе кружили орлы и коршуны, они видели дальше дозорных: впереди и с боков войска русичей хищно кружились всадники на низкорослых лошадях, такие же дикие и косматые, как их кони. Это хазары и печенеги издали следили за продвижением Святослава.
Молодой гридень Богдан привыкал к походным тяготам. Он и в дозоры ходил, и князя охранял наравне с бывалыми воинами. Тяжкие думы отступали перед видом бескрайней степи, еще не утратившей сочных весенних красок. Простор, вольный ветер будили дремавшую в гридне удаль.
Богдан приглядывался к людям, окружавшим князя в походе. Они казались разными. Старый воевода Свенельд - ему уже, верно, под шестьдесят - был тверд и прям, как харалужный свионский меч. Он часто вступал в споры с князем, и двадцатисемилетний Святослав, выросший под опекой воеводы, терпеливо выслушивал наставления старика, хотя и поступал нередко по-своему. Глубокое чувство, большая дружба связывали двух бывалых воинов, разных по характеру и возрасту людей. Споря друг с другом, они никогда не таили обид, высказывали их прямо. И все знали: в любом деле Святослав может положиться на старого воеводу. Свенельд в сече с врагом всегда старается заслонить собой своего воспитанника, а тот готов принять на себя удар, предназначенный Свенельду.
Полной противоположностью наставнику князя был молодой воевода Борислав. Он ничем не напоминал своего отца Клуня. Это был человек открытого нрава, горячий, вспыльчивый и щедрый. Высокий, чернобровый, он тщательно, не в пример князю, следил за своей внешностью, любил нарядно одеваться, ни у одного воеводы не было такого богатого оружия, такой дорогой конской сбруи. Святослав прощал ему эту слабость за отчаянную отвагу и дерзость в бою.
Зная горячий нрав Борислава, князь чаще всего доверял молодому воеводе засадный полк: тот с малой дружиной мог опрокинуть вдвое сильнейшего неприятеля и гнать его, пока останется кого рубить.
Князь Святослав приближал к себе людей смелых, решительных, дерзких. Самым талантливым дружинникам - недавним смердам, показавшим себя на поле брани, он доверял командование сотнями и тысячами воинов, несмотря на глухое недовольство боярской Горы. И молодого Борислава сделал воеводой не за отцовы заслуги.
А толстого чванливого Вуефаста князь недолюбливал. Сорокалетний Вуефаст уже много лет ходил в воеводах, хорошо знал ратное дело. Был он важным и медлительным, как и его конь - толстоногий, с широким крупом и могучей грудью. Знал Святослав: прикажи Вуефасту возглавить чело и отражать натиск любого врага - будет стоять до последнего дыхания, ни на шаг не отступит. Но чересчур деловито, не спеша воевал Вуефаст, и именно эта неторопливость не по душе была решительному князю.