А тогда они с мамой были обе совсем молодые.
Светлана с приятелями сидела в ее маленькой комнате прямо на полу, укрытом толстым ковром. Один из гостей только что приехал из столицы, привез отпечатанные на машинке стихи опального поэта и читал их. Слушали молча.
Светлана пыталась уловить непривычную мелодию длинной строки, не получалось, она не понимала того, что читали, не понимала поэта. Но стало почему-то очень грустно, что-то накатило. Она и сейчас помнит то странное чувство грусти и пустоты. Опальный поэт был еврей, он страдал, ему пришлось покинуть страну, это ужасно. Но почему он подался не на родину предков, а совсем в другие края?
Когда кончили читать, стали говорить о стихах и о человеке, который их написал, а Светлане хотелось тишины. Побыть одной. Но они все говорили и не собирались уходить, они удобно устроились на ковре, она поняла, что ей вот сейчас, немедленно, нужно глотнуть свежего воздуха и открыла окно, хотя была осень. Почему-то никто не удивился.
Вместе с сырым холодом в комнату ворвался хрип знаменитого барда -- кто-то гулял по улице с магнитофоном.
Один из мальчиков сказал:
-- А ведь и этот -- наш.
-- Естественно, -- отозвался другой лениво-насмешливо. -- Человек хороший, значит, наш.
-- Трудно хорошим людям, -- тоже лениво, без эмоций произнес третий. Наверное, он жалел не только барда.
-- А я все думаю, чего это мне так трудно, -- подал голос еще один. -Наверное, я очень хороший человек.
Ах, мальчики, им бы только позубоскалить!
Светлана проводила приятелей и зашла в комнату к маме. В комнате был полумрак, -- может быть, поэтому мамино лицо показалось Светлане осунувшимся и усталым. Красивое, конечно, красивое, но вот уже у рта появились морщинки. Мама -- человек хороший. И ей трудно. Она ведь еще молодая, и все время одна. Они с папой разошлись давным-давно. Папа уже не платил алименты: дочь выросла. Трудно хорошим людям, и не только поэтам.
-- Мама, -- неожиданно для себя самой вдруг сказала Светлана, -- может, там бы тебя больше ценили?
-- Где -- там?
-- Слышала анекдот: стоят двое, разговаривают, подходит третий: "Я не знаю, о чем вы говорите, но ехать надо".
-- Ты хочешь ехать в Израиль?
-- Я? Нет. Но мне обидно за тебя.
-- Почему? Разве я выгляжу жалкой? Я бы этого не хотела.
-- Ну что ты, мама. Ты такая красивая, -- она обняла маму. -- Но может, там больше нужны умные и красивые женщины.
Мама молчала.
-- Или ты боишься, что коммунизм построят без тебя? Вкалывала, вкалывала и уехала, а здесь отпразднуют победу коммунизма, и тебе не достанутся лавры.
Мама, наконец, улыбнулась.
-- Ничего они без меня не построят. Не только коммунизм. Они без меня не смогут сделать правильный расчет котла, и он взорвется. И будет много жертв. Я не могу этого допустить.
-- Ах, какая сознательность! Но обрати внимание: ты сказала -- "они".
-- Что поделаешь, Света. Сколько бы я ни твердила "мы", ничего не изменится, о нас говорят "они". Может, у тебя будет все по-другому. У твоих детей. Хотя... смотря за кого ты выйдешь замуж...
Она замолчала, обе они молчали. Потом мама сказала, без тени грусти, без пафоса, ровным таким голосом:
-- Что делать? Мы здесь родились, мы не выбирали место, где родиться. Зачем выбирать -- где умереть?
-- Ма!
-- Что "ма"? Умирать все равно придется, хочешь не хочешь, -- она произнесла "хошь-не-хошь". -- А здесь я хоть пользу приношу. И работу свою люблю. Но чего это вдруг? Это так дурно влияют на тебя твои друзья-сионисты?
-- Какие они сионисты? -- вдруг, как часто бывало в разговоре с мамой, она высказала то, о чем раньше не думала, что только смутно ощущала. -- Они подпольные евреи. И те, кто половинки, и те, кто целые. Те, кто целые, конечно, пишут в анкетах, как положено. Но никто из них не выйдет на площадь с шестиконечной звездой.
-- И правильно, -- сказала мама. -- Это было бы глупо. Они собираются уезжать?
-- Ни, боже мой! За океан их никто не зовет. О Ближнем Востоке они и думать не хотят. Но как приятно рассказывать, что был в Прибалтике, заходил в синагогу и -- ax! -- какое снизошло на него озарение. А в Ленинграде встречался с дядей-отказником. Та-ай-но!
-- Светка, -- мама ласково погладила ее распущенные волосы, -- бросай ты эту сомнительную муть. Ехать в самом деле некуда. В лапы к арабам? Если уезжать, то только за океан. Они правы. Но ведь и там все чужое.
-- А здесь -- свое?
-- А ты не чувствуешь, что это -- твое?
-- Пожалуй, да.
-- Ну вот, значит, все в порядке. Кончай дипломную работу... -- мама помедлила, потом решилась:
-- Ты за кого-то из них собираешься замуж?
-- А ты бы хотела, чтобы я за кого-то из них вышла замуж?
-- Светка, не отвечай вопросом на вопрос.
-- Но все-таки?
-- Я ведь не слепая, вижу, как некоторые на тебя смотрят.
-- Пусть смотрят, если им приятно.
-- А тебе?
-- Как-то скучно.
-- Скучно? Мне казалось, тебе с ними интересно.
-- Было. Раньше. Но, понимаешь, все это как-то ненадежно. Ненастоящее. Хотя они все прекрасно учатся и, наверное, чего-то все-таки смогут добиться.
-- А где настоящее?
-- Не знаю.
-- Но к концу учебы девочки стараются как-то устроить свою личную жизнь, -осторожно сказала мама.
-- Я не хочу "как-то". Не хочу.
-- Пожалуй, ты права.
Вот такой разговор вспомнился Светлане в какую-то из бессонных ночей на гостиничной койке. Сейчас, спустя столько лет, она вспоминала свою юность с чувством щемящей грусти. Это было. И хорошо, что было. Но, слава Богу, осталось в прошлом. Слава Богу.
Светлана положила трубку и долго стояла, не двигаясь, полная нежности к маме и Светке. Казалось, она еще слышит их голоса. Потом сделала над собой усилие, вернулась в коридор, обула комнатные тапочки, стала снимать дорожную одежду.
Все было не так в этот ее приезд. Раньше, если не было дома Светки младшей, когда Светлана возвращалась после долгой и даже недолгой отлучки, он захлопывал дверь и не давал ей поменять обувь. Туфли слетали в воздухе.
-- Ой, -- отбивалась она не очень решительно, -- подожди, я приму душ.
-- Какой душ? -- он обнимал ее крепче. -- Я соскучился. Сейчас он прошел в комнату, включил телевизор, но не сел в кресло, стоял, она видела его длинную напряженную спину. Он что-то решил? Значит, он ей скажет.
Месяца два спустя после того разговора мама сказала:
-- Я вчера говорила с начальником, он может похлопотать о твоем назначении в наш институт. У нас как раз создают новый отдел, где будут нужны программисты.
-- Мама, -- Светлана подошла и обняла ее, -- мне не хочется у вас работать. -- Она говорила медленно, искала слова, чтоб не обидеть маму. -- Мне кажется, у вас стало немного душно. А мне хочется простора.
-- В молодости все этого хотят. Со мной тоже такое было.
-- Ну, вот видишь.
-- И где, ты думаешь, есть простор?
Сказать? Все равно надо сказать, а сейчас вроде бы легче.
-- Помнишь, я тебе говорила, что есть город, построенный на песке?
-- Светка, это очень ненадежно -- город на песке.
-- Ма! В самом деле. Оттого, что на песке, чисто, нет грязи. Город молодой, зеленый, красивый. Там куча всяких научных институтов, и берут на работу всех, даже евреев. Неделю назад приезжал к нам на факультет представитель фирмы, где делают вычислительную технику. Агитировал. Обещал интересную работу и койку в общежитии. Если бы я была замужем, дали бы в общежитии комнату.
-- Вот видишь, замужем...
-- Ма!
-- Ладно. И далеко этот город в пустыне?
-- Почему пустыня? Песчаный берег реки. И всего пять часов езды от нас.
-- Прекрасно, -- мама вздохнула и отошла от Светланы. -- Пять часов -- всегда можно приехать. Это тебе не какая-нибудь Байкало-Амурская магистраль.