Это было нелегко: в магазинах всегда пусто. Правда, в институте вечно чем-то торговали -- кто-то кому-то где-то что-то купил, не подошло, тащили в институт, сбывали; иногда привозили вещи специально на продажу: был человек в командировке или в отпуске, отчего бы не подработать? Закрывались в комнате машинистки или еще где-нибудь, примеряли. Звали и ее: "Светлана, посмотри, точно твой размер". Она всегда отказывалась -- как жаль, но ей срочно надо в машинный зал или к начальству. Всегда находилось что-то неотложное. Звать перестали.
Но одеваться было необходимо. Выручали командировки, поездки в отпуск. Бывая у мамы, делала вылазку на толкучий рынок, на барахолку. Когда появлялась в новом, спрашивали: "Сколько?" Светлана махала рукой, мол, чепуха, не о чем говорить. Спрашивать перестали.
Домскому нравилось, что она вот такая, как есть -- привлекательная и деловая, не баба, не сплетница, не кучкуется с женщинами по углам. Он тоже привозил ей из командировок, что мог достать -- платья, свитера, сумки. Она радовалась и целовала его, когда он дарил ей красивые вещи.
С ним ей было легко и, казалось, надежно.
К тому времени, когда Светлана приехала в этот город, Домский уже был старожилом, несколько лет стоял в очереди на жилье, как раз к их женитьбе в институте подвалила сдача нового дома, им дали маленькую квартирку. Они купили красивую мебель, было это не так-то просто, но достали-таки, Толя раздобыл через какую-то свою старую знакомую ковер, привез из столицы тяжелые импортные шторы.
Кто из них больше хотел, чтобы в доме было красиво? Она? Он? Оба? Это был их дом. Его и ее. Они вместе сделали из него то, что сделали. Вместе. Им было хорошо здесь.
Или может быть, это только казалось? Нет, нет...
Им было хорошо вдвоем, а потом втроем, когда появилась Светка-младшая. Это Толя захотел, чтобы еще одну женщину в их семье называли Светлана. Мама возражала: у евреев не положено называть именами живых. Анатолий посмеивался: мы живем в России, тут другие законы, к тому же девочка на четверть русская, а красивее имен он не знает.
Они редко бывали в компаниях; когда приглашали знакомые, ходили в гости, но возвращаясь домой, радовались, что они одни. Иногда к ним забредали сослуживцы, их принимали радушно, угощали коньяком и кофе. Но когда гости собирались уходить, их не задерживали. Вдвоем было лучше. Можно расслабиться и отдохнуть.
Или ей только казалось, что можно расслабиться?
Но она не делала ничего, заранее обдумав. Она просто так жила.
Как-то Анатолий сказал:
-- В свой мир посторонних мы пускаем только пить кофе.
-- А что еще в нашем с тобой мире делать посторонним? -- откликнулась Светлана.
-- И в самом деле...
Она не говорила ни с кем о своем муже. Другие женщины делали это охотно, словно не было у них большего удовольствия, чем перемывать косточки своим половинам. Нет, конечно, и Светлана позволяла себе нечто вроде: "Домский опять поносил нашу программу. Загнали операционку, вытащить не могут". Или: "Домский вчера отхватил килограмм масла. Живем!" Но никогда о личном.
Это была ее, их жизнь. Они много работали, а потом возвращались в свой мир.
Как-то ее спросила близкая знакомая:
-- И тебе хватает кислорода?
-- А что? -- в ответ Светлана тоже задала вопрос: -- Без искусственного дыхания прожить невозможно? -- И добавила чуть с вызовом: -- Мне пока не требуется.
-- А Толе?
-- Думаю, тоже.
Знакомая была, наверное, мудрее Светланы, она усмехнулась:
-- Ну-ну... -- Это могло означать "Дай-то Бог", а могло и "Поживем, увидим".
Ей хватало кислорода. А ему? Ему, выходит, нет.
Почему? Что в их жизни было не так? В чем она, Светлана, ошибалась? Делала неправильно? А как -- правильно?
Может, потому, что она росла без отца, в доме не было мужчины, а все приятели ее юности были не мужчины, так, мальчики, она не знала, чем жива эта человеческая особь.
Но по ночам в душной гостинице, перемалывая свое: "почему?" и "что делать?", она ничего не могла придумать. Она жила, как жила, как дышала, ей вполне хватало кислорода. И если бы начать сначала, вела бы себя так же. Она не умела хитрить, плести сети, обдумывать партию. Она была никудышним шахматистом, не зря приятели никак не могли выучить ее этой игре.
Ее вел инстинкт. Ее берег инстинкт. С Анатолием она была сама собой, раскрывалась вся, отдавала все. Иначе она не могла. Она любила его. А он -любил?
И сейчас, вспоминая и пытаясь понять, она не могла решить, что делать. Она знала, что бы ни сочинила, это будет игра, а она плохая актриса. Она может идти только туда, куда ее ведет. Будь что будет.
x x x
Светлана расстегнула пуговицы костюма, в котором приехала, юбка упала на пол. Светлана переступила через нее, и вдруг возникло ощущение, что вот так же, как костюм, от нее отделяется все, что ее окружает, осталось только переступить.
Почему же она не делает этого?
Страшно?
Или она не может? А он -- может? Что -- он?
Анатолий все еще стоял спиной к ней и смотрел телевизор.
Светлана надела халат, чтобы идти в ванную. Сказала его спине:
-- Толя, вот эту сумку отнеси в кухню и разбери. Там продукты. Индюшку сразу положи в холодильник.
Хорошо, что есть такие привычные темы для разговора. Они ничего не значат, будущего они не решают, но нужен звук голоса. Невозможно задыхаться от молчания.
Слова ее прозвучали спокойно и буднично, она сама поразилась этому. Анатолий откликнулся сразу, будто ждал.
-- Индюшку -- из Вильнюса?
-- Из Москвы.
-- Значит, в этих сумках еще и пол-Москвы?
-- У меня было несколько часов между поездами. Забежала только в два гастронома. Но Москва уже не та.
-- Может, хорошо, что не та. Холодильник у нас не такой уж большой.
-- Ты же знаешь, холодильники, как и троллейбусы -- резиновые. Сколько надо, столько и вмещают.
Они всегда привозили из командировок продукты, то, чего нельзя было достать в их городе. И сейчас она тоже купила, что могла. Это было нормально и не имело отношения к их будущему.
Анатолий взял сумку, пошел в кухню.
Этот большой двухкамерный холодильник они смогли купить, когда Анатолий перешел работать на завод. Раньше в цех, где изготавливали разработанные в институте вычислительные машины, перебралось несколько его коллег, потом пригласили Домского.
-- Ну что, соглашаться? -- спросил он у Светланы.
Она хотела сказать: "Конечно, о чем речь?" Они оба знали, сколько зарабатывают у них на заводе наладчики вычислительных машин. Хорошие наладчики.
По средним меркам Домские и так нормально жили. Два научных сотрудника, приличная зарплата, квартальные премии, премии за окончание новых разработок. Но денег всегда было в обрез. Как хотелось их не считать. Вернее, считать более крупными купюрами.
-- Тебе решать, -- сказала Светлана. -- Тебе работать.
Но она уже знала, что он принял решение.
Может быть, надо было его остановить. Бог с ними, с деньгами, живем не хуже других, лучше других, лучше многих. Денег, сколько ни будет, все равно мало, а в институте, хоть мы и сами над собой посмеиваемся, ты можешь творить. Ты ведь из тех, кому нужно что-то создавать. У тебя получается, это приносит радость. Я знаю тебя в работе. Бог с ними, с деньгами.
Слов этих Светлана тогда не сказала, это был запоздалый мысленный монолог, ничего он не мог уже изменить.
Решившись, Анатолий пытался сам себя оправдать:
-- На наладке тоже нужны головы и руки.
Светлана вторила:
-- Конечно, нужны. У тебя вполне приличные голова и руки, -- и шутя потрогала его голову. -- Да, вполне...
-- Наладчики работают сдельно. Придется хорошо вкалывать.
-- Тебя страшит работа?
-- Нет, ты же знаешь. Жаль, конечно... незаконченный блок...